MONKEY MAGIC
И я говорю: PurpleLemon, Добро пожаловать! ^__________^
Что привело тебя в сию юдоль скорби? XDDDDDDDDD
воскресенье, 01 марта 2009
И я говорю: PurpleLemon, Добро пожаловать! ^__________^
Что привело тебя в сию юдоль скорби? XDDDDDDDDD
MONKEY MAGIC
Мисс Жогова печет блины, Анастасия тоже скоро выезжает, а я уже утрамбовал в свою походную сумку пачку бельгийских вафель, испеченных бабушкой по утру, и тот самый пневматический пистолет (таки пришлось взять, ибо прехал дед, и забрал полуобрез обратно XDDD) и пару упаковок с пульками.
Тир и Пикник!!! Вуху! ^_______^
НУ я поехал = ))))
Картинко с сообщества Хеталии оч в тему. так оно и будет ^____________^
ААААА!!! Я Првиехал!!! Всё так и было, так мы и сидели, и даже спина моя цела и мой длинный шарф не запачкалсо. ХЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!
Пра поездку.
Йа очень доволен, до ^_________________________^
Вот так. А типерь я пойду наверное мыться и спать, до. ^______________^
Блины были потрясные, дома тоже были блины, прчием горячие. XDDDDDD
Тир и Пикник!!! Вуху! ^_______^
НУ я поехал = ))))
Картинко с сообщества Хеталии оч в тему. так оно и будет ^____________^
ААААА!!! Я Првиехал!!! Всё так и было, так мы и сидели, и даже спина моя цела и мой длинный шарф не запачкалсо. ХЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!
Пра поездку.
Йа очень доволен, до ^_________________________^
И фотге - я плакал, блёёё, вот эта фотге (сорри - мобильник) XDDDDDDDDDD
Партизаны нах XDDDDDDD
Мисс Жогова все время пыталась вскорабкаться на ящик, чтобы не мерзли ноги XDDD
Это уже по дороге домой. Анастасия сперла мою шапку, Мисс Жогова сперла мои варежки, а я снимал их, стоя ф впальтошке на распашко и ф шарфе, и в общем-то было тепло. В общем-то XDDDD
Как видите все очень веселые.
Вообще на обратном пути Георгиевская разогналась по загустевшей на морозе крови и сильно давала о себе знать XDDDD
Партизаны нах XDDDDDDD
Мисс Жогова все время пыталась вскорабкаться на ящик, чтобы не мерзли ноги XDDD
Это уже по дороге домой. Анастасия сперла мою шапку, Мисс Жогова сперла мои варежки, а я снимал их, стоя ф впальтошке на распашко и ф шарфе, и в общем-то было тепло. В общем-то XDDDD
Как видите все очень веселые.
Вообще на обратном пути Георгиевская разогналась по загустевшей на морозе крови и сильно давала о себе знать XDDDD
Вот так. А типерь я пойду наверное мыться и спать, до. ^______________^
Блины были потрясные, дома тоже были блины, прчием горячие. XDDDDDD
суббота, 28 февраля 2009
MONKEY MAGIC
MONKEY MAGIC
Я разучился загадывать желания. Совсем.
Тем не менее я еще умудряюсь чета хуячить.
Собственно это моя коллекция, которую вы уже видели много раз.
Но теперь она в цвете, ога! И
Ну и +еще малозначительные, но улучшающие именения, тип того ^__________^
Технические рисунки почти без швов и финтиплюшак - эта военная тайна. вот таг ^___________^
Вод так, короче. ^_______________^
Тем не менее я еще умудряюсь чета хуячить.
Собственно это моя коллекция, которую вы уже видели много раз.
Но теперь она в цвете, ога! И
Ну и +еще малозначительные, но улучшающие именения, тип того ^__________^
Технические рисунки почти без швов и финтиплюшак - эта военная тайна. вот таг ^___________^
Вод так, короче. ^_______________^
MONKEY MAGIC
О везении и невезении
Мне позвонила Мисс Жогова и предложила завтра совершить променад. Мол напечет она блинов, приедем мы с Анастасией к её общежитию, и отправимся во ближайший лесок на весенний пикник.
Вестимо, что во Владивостоке задули теплые ветра, и Морр уже довольно улыбается, когда эти самы ветра дуют ему в лицо, а не корчится от боли в переохлажденных лобных пазухах.
Вестимо, что ветра эти топят снег, и что еще более вестимо: этот снег тает, и особливо обильно именно леса он заболачивает.
- Мисс Жогова, ваш настрой прекрасен, но понимаете ли вы, что мы, будем как древние славяне, которые пекли блины, чтобы с отчаянием размазывать их о лица своих деревянных идолов после двухчасового хода лесом до ближайшего места идолопоклонения? Мы выйдем из лесу чумазы как лешие, в грязи по колено и при том с блинами.
Мисс Жогова посмеялась но озадачилась.
- Не лучше ли нам к примеру, пару блинов размазать о лицо вашего коменданта и пробраться в общежитие?
- Нет, - сказала, как отрезала, - Лучше как древние славяне.
Что ждет меня завтра - низвестно. Но я уже предвижу, что пол дороги буду переть Анастасию у себя на спине, пока Анастасия будет переть мои "чемоданы". (Тьфу ты, тоже мне чебурашка XDDD)
Надо надеяться на лучшее и на то, что это всего лишь моя больная фантазия, что старые царские дороги сухи, как попка малыша после поле подгузников памперс, и спина моя останется в целости. *______________* надеюсь, как могу.
(И очень хочетсо поробовать блинчиков бай Мис Жогова! 0.0)
А ваще все хочу Светония перечитать, и череда каких-то глупых, несвязанных между собой событий и асоциаций все чаще наталкивают меня на это дело ^____________^.
Читож. Пойду, до. Надеюсь больше никаких злодейств на мою голов не свалится. Очень надеюсь.
(а еще меня припирает на фанартик. Интересно, припрет таки или нет?(Если да, то это будет третьим фанартего в моей жизни.) XDDDDDDDD)
Мне позвонила Мисс Жогова и предложила завтра совершить променад. Мол напечет она блинов, приедем мы с Анастасией к её общежитию, и отправимся во ближайший лесок на весенний пикник.
Вестимо, что во Владивостоке задули теплые ветра, и Морр уже довольно улыбается, когда эти самы ветра дуют ему в лицо, а не корчится от боли в переохлажденных лобных пазухах.
Вестимо, что ветра эти топят снег, и что еще более вестимо: этот снег тает, и особливо обильно именно леса он заболачивает.
- Мисс Жогова, ваш настрой прекрасен, но понимаете ли вы, что мы, будем как древние славяне, которые пекли блины, чтобы с отчаянием размазывать их о лица своих деревянных идолов после двухчасового хода лесом до ближайшего места идолопоклонения? Мы выйдем из лесу чумазы как лешие, в грязи по колено и при том с блинами.
Мисс Жогова посмеялась но озадачилась.
- Не лучше ли нам к примеру, пару блинов размазать о лицо вашего коменданта и пробраться в общежитие?
- Нет, - сказала, как отрезала, - Лучше как древние славяне.
Что ждет меня завтра - низвестно. Но я уже предвижу, что пол дороги буду переть Анастасию у себя на спине, пока Анастасия будет переть мои "чемоданы". (Тьфу ты, тоже мне чебурашка XDDD)
Надо надеяться на лучшее и на то, что это всего лишь моя больная фантазия, что старые царские дороги сухи, как попка малыша после поле подгузников памперс, и спина моя останется в целости. *______________* надеюсь, как могу.
(И очень хочетсо поробовать блинчиков бай Мис Жогова! 0.0)
А ваще все хочу Светония перечитать, и череда каких-то глупых, несвязанных между собой событий и асоциаций все чаще наталкивают меня на это дело ^____________^.
Читож. Пойду, до. Надеюсь больше никаких злодейств на мою голов не свалится. Очень надеюсь.
(а еще меня припирает на фанартик. Интересно, припрет таки или нет?(Если да, то это будет третьим фанартего в моей жизни.) XDDDDDDDD)
пятница, 27 февраля 2009
MONKEY MAGIC
Повод этой зловещести меня безмерно радует XDDDDDDDDDDDDDD
Или вот тоже:
Сцуко, Италия отжигает XDDDDD
Только что обнаружил, что с момента заведения мною тем, "фраза самая непонятная вещь на дайри.ру - эта списак тем нах!" была написана так:
"самая непотная вещь на дайри.ру - эта списак тем нах!". Я рыдал XDDDDDDDDDDD
Блядство. Скока можна мутузить этат пост? Торжественно обещаю больше его не трогать.
(Типерь я занимаюс распространением рекламы нашего магазина в интернете, до XDDDDDDDD)
(пришлось нарушить своё обещание. Я только что посмотрел 5-й эпизод! ВухУ!!!! XDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDD)
~Phobs, огромное спасибо за наводку!!! (*гадкго ржет*)
четверг, 26 февраля 2009
MONKEY MAGIC
Тут многие знют мой номер телефона, тык вот, скажите, эта ваших рук дело или нет?
MONKEY MAGIC
Пра пигмалион
Пра Мисс Жогову
Пра Сенсея
Про нечто ужасное T__________T
Еще сегодня с братом минут 20 общался. Он рассказывал мне о суровой армейской жизни, о том как их заставляли подметать плац ломом, и о том. как за неимением мешеней, их заставляли стрелять по выдуманным, и они разумеется всех убивали, и еще много чего. В общем здорово, что пообщались.
Славян дурак. снялся с должности повара. теперь ракеты ближнего боя на 11 километровые дистанции катают для разминки. Но не позно пить боржоми. Возможно скоро с кухни снимется повар, и эта будет шанс. Держу за тебя кулаки, чувак ^__________^
Пра Мисс Жогову
Пра Сенсея
Про нечто ужасное T__________T
Еще сегодня с братом минут 20 общался. Он рассказывал мне о суровой армейской жизни, о том как их заставляли подметать плац ломом, и о том. как за неимением мешеней, их заставляли стрелять по выдуманным, и они разумеется всех убивали, и еще много чего. В общем здорово, что пообщались.
Славян дурак. снялся с должности повара. теперь ракеты ближнего боя на 11 километровые дистанции катают для разминки. Но не позно пить боржоми. Возможно скоро с кухни снимется повар, и эта будет шанс. Держу за тебя кулаки, чувак ^__________^
MONKEY MAGIC
Нада написать резюмэ, а я не представляю че там писать. Щас попробую задействовать творческое левое, не правдой, так кривдой XDDDD
MONKEY MAGIC
Позитивне, до XDDD Главное, чтоб высыпалсо, а этого в достатке XDDD
Пайду мытьсо и на историю искусств. Могет хоть сегодня не опоздаю XD
И до, пажилайте мне удачи, сегодня я таки сдаю сваю коллекцию. И быть может, её даже еще возьмут XDDDDD
Хмь... Ще еще то... что-то еще хотел скзать, но! Ничего не приходит в голову. Эхь XD
Пайду мытьсо и на историю искусств. Могет хоть сегодня не опоздаю XD
И до, пажилайте мне удачи, сегодня я таки сдаю сваю коллекцию. И быть может, её даже еще возьмут XDDDDD
Хмь... Ще еще то... что-то еще хотел скзать, но! Ничего не приходит в голову. Эхь XD
среда, 25 февраля 2009
MONKEY MAGIC
(Частные заметки)
Уже иду спать XD
Уже иду спать XD
MONKEY MAGIC
Писал,блять, писал, херакнул чета и все. Нету поста. А черновики не юзаю, иба виснет из-за них все почему-та.
Короче если "вкратце" то:
Напечатал все свои труды, но печатал два часа, так что продюссерский центр закрылся. Очень надеюсь, что завтра у меня все примут, ибо сроки как бе истекли.
Напечаталось очень красиво, так как я печатал на классной бумаге. Чернила на ней напоминают бархотное напыление цвета. Короче восторг.
Битый час пускал слюни на пробник, потом когда плакаты напечатались, ваще чуть душу богу не отдал. Говняные постеры получились, но бля, как цвет лежит *___________*
На пути домой купил много банок милкиса и колы. Целый мшок банок. С каждым годом бля убеждаюсь, что это универсальный напиток дизайнера. А на случай, если мне опостылит и то и другое. в том же мешке еще два литра бонаквы.
Пока я смотрел, как дядя Федор принимает роды у огромного принтера, и все больше чувтвовал себя отцом прекрасного, мне все время мешал какой-то мудак, друзей которого я вежливо выгнал из типографского помещения, аргументируя тем, что ежели оне не изволят заткнуться и прекратить "Ухахахать", как макаки, то дядя Федя, который, что я им верно тогда заметил, уже на пределе своего терпения, даст им пиздюлей, и я, собственно, тоже горю желанием присоединиься к сиему процессу. Точнее выгнал я всех, но этот остался.
Чувак явственно жаждал познакомиться, мне сие было дико и даже веко начало подерегриваться, засим я предпочел сделать вид, что мне это приглючилось, вскоре чувак удалился, дядя Федор немедля закрыл за ним дверь на ключ:
- Задолбали пидарасы.
- Весна XDD
И мы продолжили беготню вокруг отпачкоывающихся от фото-принтера листов, и я снова смотрел стеклянными глазами то на плакаты, то на бархатистого цвета образец, и чувтовал себя тяжело больным человеком, готовым лобызать широкоформатный фото принтер и стены завода "Lomond"(Ближе к крыше разумеется) XDDD.
Как я уже говорил, два часа ушло на то, чтобы все это разбить на листы по нужному размеру и напечатать. Я шоке, долго блин.
Прощание с дядей Федором было счастливым, мы изрядно друг другу поднадоели и оба хотели домой, плюс, какждые пять минут какое-нибудь одноклеточное пыталось пробраться в типографию, видя что в ней горит свет и перемещаются люди, и эту свою попытку выражало в том, что со всей дури дергало за ручку запертой железной двери, и эта были звуки крамешного ада =____________=
Я просто уверен, если запись с камеры наблюдения ускорить, то можно записать композицию для барабанщика группы Дэзклок из Металлопокалипсиса.
В общем пойду я спать и пить милкис. Мысль о том, что нездравомыслящий пацан(иба это были толи первокурснеги, толи лицеисты) во трезвом уме и твердой памяти пытался саааа мной пааазнаакомиться, меня убивает XDDDDDDDDDDDDDDDDD
Извини чувак, только сиськи и струйные фотопринтеры на нулевой формат. Вопрос моей личной жизни будет решен, как только изобретут широкоформатные струйные фотопринтеры с сиськами. Сегодня я понял это яснее ясного. XDDD
Короче если "вкратце" то:
Напечатал все свои труды, но печатал два часа, так что продюссерский центр закрылся. Очень надеюсь, что завтра у меня все примут, ибо сроки как бе истекли.
Напечаталось очень красиво, так как я печатал на классной бумаге. Чернила на ней напоминают бархотное напыление цвета. Короче восторг.
Битый час пускал слюни на пробник, потом когда плакаты напечатались, ваще чуть душу богу не отдал. Говняные постеры получились, но бля, как цвет лежит *___________*
На пути домой купил много банок милкиса и колы. Целый мшок банок. С каждым годом бля убеждаюсь, что это универсальный напиток дизайнера. А на случай, если мне опостылит и то и другое. в том же мешке еще два литра бонаквы.
Пока я смотрел, как дядя Федор принимает роды у огромного принтера, и все больше чувтвовал себя отцом прекрасного, мне все время мешал какой-то мудак, друзей которого я вежливо выгнал из типографского помещения, аргументируя тем, что ежели оне не изволят заткнуться и прекратить "Ухахахать", как макаки, то дядя Федя, который, что я им верно тогда заметил, уже на пределе своего терпения, даст им пиздюлей, и я, собственно, тоже горю желанием присоединиься к сиему процессу. Точнее выгнал я всех, но этот остался.
Чувак явственно жаждал познакомиться, мне сие было дико и даже веко начало подерегриваться, засим я предпочел сделать вид, что мне это приглючилось, вскоре чувак удалился, дядя Федор немедля закрыл за ним дверь на ключ:
- Задолбали пидарасы.
- Весна XDD
И мы продолжили беготню вокруг отпачкоывающихся от фото-принтера листов, и я снова смотрел стеклянными глазами то на плакаты, то на бархатистого цвета образец, и чувтовал себя тяжело больным человеком, готовым лобызать широкоформатный фото принтер и стены завода "Lomond"(Ближе к крыше разумеется) XDDD.
Как я уже говорил, два часа ушло на то, чтобы все это разбить на листы по нужному размеру и напечатать. Я шоке, долго блин.
Прощание с дядей Федором было счастливым, мы изрядно друг другу поднадоели и оба хотели домой, плюс, какждые пять минут какое-нибудь одноклеточное пыталось пробраться в типографию, видя что в ней горит свет и перемещаются люди, и эту свою попытку выражало в том, что со всей дури дергало за ручку запертой железной двери, и эта были звуки крамешного ада =____________=
Я просто уверен, если запись с камеры наблюдения ускорить, то можно записать композицию для барабанщика группы Дэзклок из Металлопокалипсиса.
В общем пойду я спать и пить милкис. Мысль о том, что нездравомыслящий пацан(иба это были толи первокурснеги, толи лицеисты) во трезвом уме и твердой памяти пытался саааа мной пааазнаакомиться, меня убивает XDDDDDDDDDDDDDDDDD
Извини чувак, только сиськи и струйные фотопринтеры на нулевой формат. Вопрос моей личной жизни будет решен, как только изобретут широкоформатные струйные фотопринтеры с сиськами. Сегодня я понял это яснее ясного. XDDD
MONKEY MAGIC
ММммм... с наслаждением знакомлюсь с относительно реальными событиями, побудившим голивудских кинематографистов изобразить человека, у которого вместа головы осьминог.
В данный момент я остановился как раз на повествовании о том, как Морган разгромил Пуэрто-Бельо. И в этой истории меня больше всего порадовал президент Панамы XDDDDDDDDD
Ах да. Так же, в этом посте я раскрываю загадку своих излюбленных испанских терменов:
Mi cerebro pobre - Мой бедный мозьг.
Lloraba! - я плакал XD
Lloraba fuertemente! - Я громко плакал XD
Mí bajo la mesa! - я пат сталом XD
mecachis!!!! - Банальное русское "Блин"
MIERDA!!! - дерьмо.
al primer tapón ^_________^ - фраза "первый блин комом" на испанский лад.
Пачиму испанский? Патаму что Карлос Кастанеда и Габриэль Гарсиа Маркес!!! XDDDDD Шутко. Потому что если один человек в семье любит бузить по итальянски, то второй обязательно должен отвечать ему по испански, чтобы уравновесить ситуацию. XDDD Равно этот человек будет отвечать ему по японски на китайский. Так мы с маман поделили территорию, на случай, если сеть наших магазинов захватит мир XDDD
В данный момент я остановился как раз на повествовании о том, как Морган разгромил Пуэрто-Бельо. И в этой истории меня больше всего порадовал президент Панамы XDDDDDDDDD
Ах да. Так же, в этом посте я раскрываю загадку своих излюбленных испанских терменов:
Mi cerebro pobre - Мой бедный мозьг.
Lloraba! - я плакал XD
Lloraba fuertemente! - Я громко плакал XD
Mí bajo la mesa! - я пат сталом XD
mecachis!!!! - Банальное русское "Блин"
MIERDA!!! - дерьмо.
al primer tapón ^_________^ - фраза "первый блин комом" на испанский лад.
Пачиму испанский? Патаму что Карлос Кастанеда и Габриэль Гарсиа Маркес!!! XDDDDD Шутко. Потому что если один человек в семье любит бузить по итальянски, то второй обязательно должен отвечать ему по испански, чтобы уравновесить ситуацию. XDDD Равно этот человек будет отвечать ему по японски на китайский. Так мы с маман поделили территорию, на случай, если сеть наших магазинов захватит мир XDDD
MONKEY MAGIC
Всё искал перевод песни Omna Magni, это эндинг к анимэ Sousei no aquarion, которое я очень люблю.
перевод искал долго, но находил только текст. И вот, наканецта!
Цитата с одного ЖЖ сообщества:
"Sousei no Aquarion-Omna Magni
I'm sure any Sousei no Aquarion fan has been intrigued by the ending track, Omna Magni. I thought it was in Russian, since it sounded Russian to me. But Ms. Yoko Kanno is known for her compositions and her made up language (used in Escaflowne, Cowboy BeBop and other anime she's written songs for), so it was no surprise when anyone in the hunt for the meaning to this song was stumped."
Человек, написавший это, подумал, что вот этот текст русский XDDD^
Omna Magni
Halta de manna, cinca de manna, horahoraho…
Horto prier, blos d'ita,
Omna magni…
Crietros, strientropo, horahoraho…
Altinique, ortono, floen d'ermanita…
(Aiho dertameno hiha)
Miha trava lafladitu…
(Aiho dertameno hiha)
Plient, plient, plientu hora…
(Halta de manna, cinca de manna) Horahoraho…
Horto prier, blos d'ita,
Omna magni…
(Halta de manna, cinca de manna)
Cripar intari…
Aquarion, Aquarion…
Забавно XDDD Вот собсвенно песня -
Перевод:
Omna Magni (Translation)
Lizard's tail
Dew in the night
Silent night
Sunlight
A drop of mermaid's tear
The shadow of dead people
The pain of living people
The joy of darkness
The madness of light
Let us become one
Let's engulf ourselves in a beautiful lace
(Altadimana Cinqadimana)
By an edge of the shadow
I'm pulled into darkness
I gave a scream
(Altadimana Cinqadimana)
I'm crazy because of the Silence
Aquarion, Aquarion
И еще вариант
Анимка "Индекс волшебства" очень приятная вещь, если в малых дозах. Всетаки много ГГ болтает во ремя драки, но драки не длинные, максимум 1 - полторы серии. Но всетаки самый гениальный подход в этом плане был у создателей "Закона Уэки", четко вымеренное время поединка, ты не успеваешь устать от одного, как начинается другое. Жаль, что многие эту формулу не используют, думаю, что Наруто стал бы куда интересней XDDDD
перевод искал долго, но находил только текст. И вот, наканецта!
Цитата с одного ЖЖ сообщества:
"Sousei no Aquarion-Omna Magni
I'm sure any Sousei no Aquarion fan has been intrigued by the ending track, Omna Magni. I thought it was in Russian, since it sounded Russian to me. But Ms. Yoko Kanno is known for her compositions and her made up language (used in Escaflowne, Cowboy BeBop and other anime she's written songs for), so it was no surprise when anyone in the hunt for the meaning to this song was stumped."
Человек, написавший это, подумал, что вот этот текст русский XDDD^
Omna Magni
Halta de manna, cinca de manna, horahoraho…
Horto prier, blos d'ita,
Omna magni…
Crietros, strientropo, horahoraho…
Altinique, ortono, floen d'ermanita…
(Aiho dertameno hiha)
Miha trava lafladitu…
(Aiho dertameno hiha)
Plient, plient, plientu hora…
(Halta de manna, cinca de manna) Horahoraho…
Horto prier, blos d'ita,
Omna magni…
(Halta de manna, cinca de manna)
Cripar intari…
Aquarion, Aquarion…
Забавно XDDD Вот собсвенно песня -
Перевод:
Omna Magni (Translation)
Lizard's tail
Dew in the night
Silent night
Sunlight
A drop of mermaid's tear
The shadow of dead people
The pain of living people
The joy of darkness
The madness of light
Let us become one
Let's engulf ourselves in a beautiful lace
(Altadimana Cinqadimana)
By an edge of the shadow
I'm pulled into darkness
I gave a scream
(Altadimana Cinqadimana)
I'm crazy because of the Silence
Aquarion, Aquarion
И еще вариант
Анимка "Индекс волшебства" очень приятная вещь, если в малых дозах. Всетаки много ГГ болтает во ремя драки, но драки не длинные, максимум 1 - полторы серии. Но всетаки самый гениальный подход в этом плане был у создателей "Закона Уэки", четко вымеренное время поединка, ты не успеваешь устать от одного, как начинается другое. Жаль, что многие эту формулу не используют, думаю, что Наруто стал бы куда интересней XDDDD
вторник, 24 февраля 2009
MONKEY MAGIC
И не обидно, смешно. Эт мелочь право. Мелочь, уже становящаяся данностью. Выбив из вруна правду единожды, не стоит надеяться на то, что у него не появится желание отомстить, и снова наврать втрикороба. Ну всё бля.
Да я теперь даже мыши не поверю, если она будет жевать сыр, и говорить:
- да, я ем сыр.
- Ты его не ешь, мерзость, ты его прячешь!!! *_____________*
(дурацкое какое-то сравнение вышло, но это я от смеха.) Ей богу, дурак дураком. Завтра же покупаю ящег помидоров и спагетти, нах. За-втра-же.
У всех нормальных людей на масленницу блинчики с икрой, а у меня будет Пица, до, с морепродуктами XDDDDDDD
Бляяяяяяяяя, ржунимагу. Впрочем, я самого начала небыл уверен в правдивости, но эт...как бы...не умаляет моего падения в собственных глазах. XDDDDDDDDD
Да я теперь даже мыши не поверю, если она будет жевать сыр, и говорить:
- да, я ем сыр.
- Ты его не ешь, мерзость, ты его прячешь!!! *_____________*
(дурацкое какое-то сравнение вышло, но это я от смеха.) Ей богу, дурак дураком. Завтра же покупаю ящег помидоров и спагетти, нах. За-втра-же.
У всех нормальных людей на масленницу блинчики с икрой, а у меня будет Пица, до, с морепродуктами XDDDDDDD
Бляяяяяяяяя, ржунимагу. Впрочем, я самого начала небыл уверен в правдивости, но эт...как бы...не умаляет моего падения в собственных глазах. XDDDDDDDDD
MONKEY MAGIC
Все время, проведенно в униве, был в компани Корф и Графини. Графиня изрисовала желтым эмалевым маркером мой брутальный планшет XDDD
Теперь по нему бегают человечки, мультяшные овечки пьянствуют, стоят депресивные мальчики с воздушными шариками и веселые девочки с цветами... Прикольно XDDD
После благополучно решенного вопроса с Историей Искусств( о добрый В.В., я обязан тебе по гроб жизни, я буду приходить на твои пары, даже если они будут начинаться в 7 утра, а не в 8 *____________*), мы с Корф отправились в магазин тканей, где выбрали рабочего материала для учебы, а так же я нарезал себе образцов материалов для коллекции. Все. Заканчиваю оформление, и сдаю полноценную. Баста *________* (сроки блин истекли, надеюсь миня не пошлют лесом =________=, впрочем я не один такой)
После магазина тканей прикупили в продуктовом нужных ингридиентов и отправились ко мне, пресовать бабушку на етму блинов.
Маэстро был неподражаем. Только моя бабушка готовит такие охренительные и больше никакие блины.
Заполнение нашего стола было сомнительным: Мартини Россо, табак, Блины, шоколад и динамики из которых надрывался Васильев, рассказывая под известные мотивы "сказку", и мы отлично посидели.
На пигмалион Корф предлагает коллекцию "Мертвая ева", подруземевая однако не библейские иносказания, а "низвержение Евы Браун в преисподнюю" "Гари, ева, гари". Эскизы видел - супер. Хачу видеть в материале *_______________*
Пили, ели, слушали, болтали, нюхали разумеется. В общем здорово. Теперь Морр продолжит свое сокральное "ничегонеделание" за которым кроится делание всего и срзу. Не, я вроде приободрился, и мозг работает на все возможные в моем случае проценты, так что это, того, вперед и с песней! И надо бы какую аудио книгу включить, для антиресу *___________*
И снег идет ^___________________^
Теперь по нему бегают человечки, мультяшные овечки пьянствуют, стоят депресивные мальчики с воздушными шариками и веселые девочки с цветами... Прикольно XDDD
После благополучно решенного вопроса с Историей Искусств( о добрый В.В., я обязан тебе по гроб жизни, я буду приходить на твои пары, даже если они будут начинаться в 7 утра, а не в 8 *____________*), мы с Корф отправились в магазин тканей, где выбрали рабочего материала для учебы, а так же я нарезал себе образцов материалов для коллекции. Все. Заканчиваю оформление, и сдаю полноценную. Баста *________* (сроки блин истекли, надеюсь миня не пошлют лесом =________=, впрочем я не один такой)
После магазина тканей прикупили в продуктовом нужных ингридиентов и отправились ко мне, пресовать бабушку на етму блинов.
Маэстро был неподражаем. Только моя бабушка готовит такие охренительные и больше никакие блины.
Заполнение нашего стола было сомнительным: Мартини Россо, табак, Блины, шоколад и динамики из которых надрывался Васильев, рассказывая под известные мотивы "сказку", и мы отлично посидели.
На пигмалион Корф предлагает коллекцию "Мертвая ева", подруземевая однако не библейские иносказания, а "низвержение Евы Браун в преисподнюю" "Гари, ева, гари". Эскизы видел - супер. Хачу видеть в материале *_______________*
Пили, ели, слушали, болтали, нюхали разумеется. В общем здорово. Теперь Морр продолжит свое сокральное "ничегонеделание" за которым кроится делание всего и срзу. Не, я вроде приободрился, и мозг работает на все возможные в моем случае проценты, так что это, того, вперед и с песней! И надо бы какую аудио книгу включить, для антиресу *___________*
И снег идет ^___________________^
MONKEY MAGIC
Незнаю что я делал на этих выходных. Наверное много внимания уделял литературе, ага. (подкинула Мисс Жогова добра, я благодарен XD)
Но я рисовал и много, только я так и не пойму что я рисовал. (я проработал все модели, но отсканить их почемуто додумался только сейчас, так что вещественных ждоказательст их проработку у меня банально нет), я убил несколько часов, пытаясь востановить недавно полученные эффектры на исправленном плакате с детишками, и эти несколько часов были не два и не и не три, а 5.
Я чувствую себя стопроцентной Италией =___________= (Но Геремании что-то не наблюдаю. Впрочем ответ ясен и дураку, со времен войны прошло много лет XDDD)
На самом деле, сегодня я проснулся и понял, что левая сторона меня готова встать с кровати, а правая какая-то вялая. Вначале я подумал что что-то отлежал, но как я мог отлежать руку, ногу и лицо? Самым поразительным, при рассмотрении себя в зеркало, до которого я довольно долго добирался, был глаз, полуприкрытый абсолютно расслабленным веком. Честно говоря я испытал шок и долго боялся заглянуть посмотреть на себя снова. Я на 50% спал, с трудом путал сон с явью и никак не мог заставить эту чертову правую половину туловища проснуться. РПомог контрасный душ, однако не сразу.
А раз правая сторона тела спала, значит спало левое полушарие мозга. Таким образом Морр впервые в жизни почувствовал себя полноценным дельфином и ужаснулся их образу существования одновременно.
Половину из прожитых 4 часов, с двух до шести утра, я помню крайне смутно. Однако ж я уже сидел в интернете и умудрялся что-то строчить и даже посмотреть.
С такой формой лунатизма я еще не сталкивался.
В общем пожелайте мне удачи. Бездырь поперся в универ. Пастааааааааааааааа! XD
Ужас кроется в том. что собственная совесть не позволяет мне подойти к алтарному ящику и мысленно попросить у статуи Бодхисатвы удачи во сегодняшних мероприятиях.. Мне даже стыдно смотреть на эту статую, не то что что-то у неё просить. =___________=
Но я рисовал и много, только я так и не пойму что я рисовал. (я проработал все модели, но отсканить их почемуто додумался только сейчас, так что вещественных ждоказательст их проработку у меня банально нет), я убил несколько часов, пытаясь востановить недавно полученные эффектры на исправленном плакате с детишками, и эти несколько часов были не два и не и не три, а 5.
Я чувствую себя стопроцентной Италией =___________= (Но Геремании что-то не наблюдаю. Впрочем ответ ясен и дураку, со времен войны прошло много лет XDDD)
На самом деле, сегодня я проснулся и понял, что левая сторона меня готова встать с кровати, а правая какая-то вялая. Вначале я подумал что что-то отлежал, но как я мог отлежать руку, ногу и лицо? Самым поразительным, при рассмотрении себя в зеркало, до которого я довольно долго добирался, был глаз, полуприкрытый абсолютно расслабленным веком. Честно говоря я испытал шок и долго боялся заглянуть посмотреть на себя снова. Я на 50% спал, с трудом путал сон с явью и никак не мог заставить эту чертову правую половину туловища проснуться. РПомог контрасный душ, однако не сразу.
А раз правая сторона тела спала, значит спало левое полушарие мозга. Таким образом Морр впервые в жизни почувствовал себя полноценным дельфином и ужаснулся их образу существования одновременно.
Половину из прожитых 4 часов, с двух до шести утра, я помню крайне смутно. Однако ж я уже сидел в интернете и умудрялся что-то строчить и даже посмотреть.
С такой формой лунатизма я еще не сталкивался.
В общем пожелайте мне удачи. Бездырь поперся в универ. Пастааааааааааааааа! XD
Ужас кроется в том. что собственная совесть не позволяет мне подойти к алтарному ящику и мысленно попросить у статуи Бодхисатвы удачи во сегодняшних мероприятиях.. Мне даже стыдно смотреть на эту статую, не то что что-то у неё просить. =___________=
MONKEY MAGIC
Пазитиф! Пазитиф! ^________________^
MONKEY MAGIC
Вриант первый. нада скаать, что чем-то близок к высоте моего душевного полета XDDDD
Да и вообще похож, XDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDD
Вот еще вариант, до XDDD
Но тут даже близко нет XDDDD (По крайней мере сейчас, но в далеком "эмо"-прошлом XDDD)
Да и вообще похож, XDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDD
Вот еще вариант, до XDDD
Но тут даже близко нет XDDDD (По крайней мере сейчас, но в далеком "эмо"-прошлом XDDD)
MONKEY MAGIC
Наверное, дочитав этот рассказ, я был подавлен... И озадачился.
Да, возвышенной прозой и прочим меня не проймешь. Я всегда сильнее реагировал на литературу такого рода. Наверное потому и Дементьева люблю и многих других.
Выкладываю здесь рассказ. Можно почитать, и , мжет быть, тоже озадачиться. А может быть хмыкнуть и как-то плохо обо мне подумать, это меня не смутиn XD
Продолжение в коментах.
"[i]
Четверть века назад, когда мы с Пескаревым вместе плавали на зверобойной шхуне "Тюлень" по Беломорью, Елпидифор еще был Электроном. В каюте третьего помощника капитана Электрона Пескарева на столе были сооружены из спичек миниатюрные виселицы, на которых он вешал в петли, сплетенные из собственных волос, тараканов-прусаков.
Любопытствующим поморам Электрон объяснял, что это как бы эсэсовцы, а вешает он их потому, что не до конца свел с ними счеты, когда партизанил в дебрях Псковской области. В какие бы то ни было его военные подвиги я не очень верил, ибо мы были одногодками и войну встречали отроками. Но на поморов, которые оккупации вообще не видели и не нюхали, партизанское прошлое Электрона производило сильное впечатление. И потому у нас не переводилась свежая рыбка.
Виселицы Электрона (шибеницы – на псковском наречии) были сделаны с дотошностью в деталях, заставляющих живо вспоминать лесковского Левшу.
Внешне Пескарев в унисон с фамилией смахивал на рыбу. Лоб его скашивался назад, а нижняя губа выпячивалась. Но так как черты лица были крупные, то походил он уже не на мелкую рыбешку-пескаря, а на морского окуня или даже тунца.
В отличие от большинства истинных русаков, которые после деда в своем прошлом знают сразу Адама, наш Пескарев прослеживал родословную аж с пугачевских времен. Дальний предок его был приказчиком у зверя помещика на Арзамасщине и чуть было не угодил на шибеницу бунтовщиков вместе с хозяином, но уцелел и перебрался подальше от ужасных воспоминаний – в псковскую вотчину хозяина. Эти сведения мы выудили из Электрона, когда попали в туман на подходе к Кольскому заливу и поставили зверобойную шхуну "Тюлень" на якорь посередине Могильного рейда, и наш третий помощник в первый и последний раз в жизни попробовал старой браги, и язык у него вдруг раскрутился, как турбина на атомной электростанции.
Вообще-то пил он мало, язычок держал на коротком поводке и на приглашение выпить обычно отвечал отказом, замечая, что, "если хочешь в жизни проиграть, можешь рюмку принимать". Из чего видно, что уже тогда Пескарев настраивал себя на выигрыш в жизни. Но под влиянием самодельной браги Электрон пустился в такие откровения, что потом у меня болели мышцы брюшного пресса – так мы хохотали, включая Старца, шестидесятипятилетнего капитана шхуны, бывшего соловецкого монаха.
Окосевший Электрон бесстрашно наскакивал на капитана, укоряя того религиозным прошлым. Как оказалось, отец самого Электрона Фаддей Пескарев – был первым активистом общества безбожников на Псковщине и знаменитым верхолазом-спецом по сбрасыванию колоколов с колоколен. В 1929 году Фаддей сорвался с очередной колокольни вместе с очередным колоколом. Спас отчаянно воинствующего безбожника большой куст бесхозной бузины. Жена Фаддея в этот момент была беременна на седьмом месяце и от страха и переживаний за мужа досрочно родила двойню.
Чудом спасшийся счастливый отец Фаддей Пескарев недоношенную дочь назвал Бузиной, а недоношенного наследника -Электроном.
Все это Электрон выдавал нам сквозь слезы. Атомное имя отравляло ему существование и в поварской школе, куда он сперва попал из партизан, и в средней мореходке.
Смешливый, как большинство монахов, капитан сквозь стон и хрюканье сообщил всем нам, что однажды ему удалось способствовать изменению фамилии четвертого механика Пузикова или Пупикова на Сикорского, и велел принести судовой журнал.
Я принес черновой. Но капитан велел принести чистовой. И властью, не данной ему Уставом морского флота, совершил обряд перекрещения Электрона в Елпидифора, указав в вахтенном журнале широту, долготу, судовое время и отсчет лага. Тут я ему сказал, что мы стоим на якоре и лаг не работает. Тогда Старец записал в журнал длину отданной якорной цепи в смычках и отметил еще, что грунт в той точке, где третий штурман Пескарев сменил имя, -мелкая ракушка и голубая глина.
Назавтра, когда мы с чугунными колоколами вместо голов ошвартовались в Кольском поселке Дровяное, Пескарев тихой сапой сделал выписку из журнала, прихлопнул судовой печатью и на первом же рейсовом катере отправился в мурманский загс, прихватив мешочек с двумя килограммами чеснока – материнский гостинец из деревни.
Что в загсе сработало: дремучее "написано пером, не вырубишь топором" или дефицитный на севере в начале пятидесятых годов чеснок – неизвестно, но в Дровяное Электрон вернулся Елпидифором.
Старец по этому поводу заметил, что государству рабочих и крестьян содержание таких типов, как Пескарев, слава богу, обходится недорого: их можно прокормить хреном и редькой даже без приправы из постного масла – о чем говорит вековой опыт существования юродивых на Руси, но лично он, капитан зверобойной шхуны "Тюлень", предпочитает встретить один на один гималайскую медведицу, только что лишившуюся детей, нежели плавать дальше с Елпидифором, пока тот не пройдет специализированного обследования в психодиспансере.
Следующий раз судьба свела меня с Елпидифором на сухогрузе "Клязьма". Мы плавали по Балтике, а иногда выбирались и до Лондона. Я был старшим помощником капитана и заканчивал заочно Высшую мореходку. Елпидифор был третьим помощником: корректировал карты и насчитывал зарплату для экипажа – и то и другое трудно выносимые занятия для зрелого дяди. Но Елпидифор нес бремя напрочь не получившейся карьеры безропотно, чем умилял меня, вызывал с моей стороны стремление затушевать нашу служебно-производственную разницу некоторым попустительством его слабостям, хотя особых слабостей, кроме обычной непроходимой глупости, за Пескаревым и не числилось. Ношение третьим штурманом, например, калош – он носил их на судне и на берегу – можно считать не слабостью, а странностью.
Калоши Елпидифор Фаддеич завел в начале шестидесятых годов. Яростные насмешки и поругания со стороны молодых, англизированных штурманов он сносил без всякого раздражения и напряжения, наоборот, тихозатаенно гордясь тем наглым вызовом, который бросали его калоши в лицо атомно-техническому веку.
Другой странностью Елпидифора была любовь к писателю Мельникову-Печерскому. На мой прямой вопрос о том, чем его привлекает скучный Мельников, Пескарев ответил, что уважает Печерского за "евонную обстоятельность и спокой". "Евонную" и "спокой" Елпидифор употреблял намеренно, умея говорить правильно и чисто. Этим он меня иногда особенно умилял. В "евонной" и в калошах проявлялась самобытность природы Елпидифора. И если меня она умиляла, то у матросов, например, вызывала бурное одобрение. Ведь ослиное упорство в какой-нибудь мелочи всегда пользовалось и пользуется в нашем непоследовательном и взбалмошном народе устойчивым спросом, особенно если оно еще смешивается с какой-нибудь рациональностью, то есть явной, зримой выгодой – сухие ноги, сохранность ботинок, защита от электротока.
Помню, как однажды я взял у Елпидифора "ФЭД", чтобы сфотографироваться у памятника Нельсону на Трафальгарской площади, и испортил пленкопротяжный механизм. Елпидифор поломку воспринял болезненно, причитал минут пять, что вот ведь какая незадача: "ФЭД" у него уже двадцать лет скоро, и всегда служил верой-правдой, но стоило отдать в чужие руки разок и…
Закончил же причитания совершенно неожиданно и не без мягко-укоряющего юмора:
– Слава богу, я вам, Петр Иванович, попользовать только свой аппарат дал, а не калоши!
Вот как высоко он их ставил!
Надо сказать, что меня иногда смущало наличие в Елпидифоре подпольно-подспудного юмора. Это даже настораживало, ибо, вообще-то, юмор есть забава разума, а выходило, что и не обязательно разума.
Капитан "Клязьмы", как это все чаще почему-то случается, умер прямо на мостике, в рейсе. Я принял судно, штурмана передвинулись по служебной лестнице, и Елпидифор Пескарев волею всевышнего стал вторым, то есть грузовым помощником. Короткая деятельность его на этом сложном и ответственном посту была ужасающей. Пакеты листовой стали он раскрепил в трюмах картонными коробками с французскими елочными игрушками. Произошло это в Бордо, когда я был занят грустными обязанностями по депортации в Союз останков капитана и контролировать ход погрузки не мог. В результате Елпидифора посадили писарем в отдел кадров. Между прочим, он составил тогда детальную инструкцию-памятку по похоронам моряков и разработал прейскурант на похоронные принадлежности в соответствии со служебным положением умершего морехода. Этим его документом пользуются и по сей день.
В погаре Елпидифора в какой-то степени мне приходилось винить себя, и я сильно переживал его сидение на берегу. Дело в том, что оклад третьего штурмана на современном флоте сто двадцать рублей, плюс двадцать четыре рубля, если он плавает, и плюс восемьдесят три инвалютных копейки в сутки, если он плавает за границей. Для многодетного человека (а Елпидифор, как и все служебные тихоходы, компенсировал служебную тихоходность дрозофиловской плодовитостью) сто двадцать береговых рублей – не фонтан.
Мои душевные муки из-за материального положения Елпидифора закончились, как это чаще всего на флоте и бывает, сочинением на судоводителя Пескарева, 1929 года рождения, русского, образование среднее и т. д., превосходной характеристики, с которой Елпидифора спокойно можно было назначить генсеком Организации Объединенных Наций. И он опять пошел плавать третьим помощником.
С тех пор много воды испарилось в мировом океане. И я давно уже работаю капитаном-наставником, то есть отвечаю за тридцать рядовых капитанов дальнего плавания.
2
На "Новосибирск" я подсел в Бремене зимой, а из Ленинграда улетел ранней весной на Бермуды, где подопечное судно попало в аварию. С Бермуд отправился пассажиром в Гавану, где принял "Азовск", подменяя заболевшего капитана. На "Азовске" пошли в Японию, из Японии на Австралию, где застряли на три месяца, под забастовкой докеров. С Австралии пришли в Гамбург под трубы, и мне уже мерещился солнечный блик на куполе Исаакиевского собора, когда оказалось необходимым сопроводить молодого капитана в рейсе на США из Бремена.
Восемь месяцев без родных осин и все с разными новыми людьми – тут и Елпидифору обрадуешься.
Он был вахтенным помощником, когда я прибыл к борту "Новосибирска", и встретил у трапа, подхватил чемодан и сопроводил в гостевую каюту – ангар с двумя кроватями и "Аленушкой" Васнецова почти в натуральную величину между ними.
Не очень ловко себя чувствуешь, когда одногодок и давний соплаватель – вечный третий штурман – тащит твой чемодан по трапам, а ты пытаешься чемодан отобрать и все спрашиваешь: "Ну, как жизнь, Фаддеич?" А он отвечает, что все нормально, Петр Иванович. И тогда ты ему говоришь, что он отлично выглядит (и это правда), а он тебе говорит, что ты тоже отлично сохранился, – что, увы, ложь, ибо бремя ответственности повесило тебе под каждым глазом по кенгуриной сумке и сердечко твое барабанит в ребра заячьими лапками, хотя ты по трем трапам всего поднялся.
– Какой садист украсил пароход сиротинушкой? – спросил я у Елпидифора про "Аленушку". Спрашивать его про служебные успехи язык не поднялся.
– Все смеетесь, Петр Иванович, над жизненной почвой народных мотивов, -заметил Елпидифор и попросил разрешения быть свободным. Поговорить на темы народа и народности Елпидифору хотелось – он это завсегда любил, но тут счел необходимым сохранить субординацию.
– Мы не на линкоре, а я не адмирал, Елпидифор Фаддеич. Садись, покурим.
– Так я не курю, – сказал Елпидифор. – А вы все одно высоко поднялись. Видите, уже и забыли, что Пескарев никогда отравой не баловался. Как автомобильчик ваш поживает?
– А черт его знает, я восемь месяцев дома не был, -сказал я. Почему-то мне не захотелось ему говорить, что свой "Москвич" я давным-давно продал.
– Век вам благодарен буду, – сказал Елпидифор и отправился доложить молодому капитану об устройстве наставника на жительство.
Благодарить меня весь век Елпидифор собрался потому, что я ему помог приобрести по баснословно дешевой цене списанную нашим финским торгпредством дизельную "Волгу". Был такой короткий период лет десять назад, когда морякам разрешили покупать за рубежом подержанные машины. И с тех пор Елпидифор стал автолюбителем.
Я распаковал чемодан, ощущая на себе мертво-стеклянный взгляд Аленушки и удивляясь Васнецову, который умудрился нарисовать девицу так, что в ней нет ни одного золотника соблазнительной женственности, то есть презренного секса. И впервые обнаружил на знаменитой картине чуть повыше и левее Аленушки венок из стрижей или ласточек. И тут я взял да и кощунственно засунул под раму здоровенного тигра – обложку рекламного буклета зоопарка Гагенбека в Гамбурге. И получилось, что лютый зверь пьет воду из того водоема, возле которого тоскует сиротинушка.
Судно грузилось, утром предстоял отход, следовало начинать знакомство с делами, а я занимался чепухой. И настроение было такое, как когда я вдруг обнаружил, что начинаю забывать таблицу умножения и что таблицу следует время от времени повторять – хорошее открытие для капитана-наставника.
Из моей каюты виден был длинный коридор, огнетушитель на переборке и стенд с "Санитарным листком".
"Каждый должен знать методы оживления!", "Учись делать искусственное дыхание!" и т. д. Среди трафаретных заголовков выделялся рукописный – "Расплата", текст под ним был стихотворный. Я вышел в коридор и прочитал стихи, так как их автором был третий помощник Пескарев. Оказалось, что кто-то посмеялся над заботами Елпидифора о здоровье – ежеутренняя пробежка на месте в течение пятнадцати минут:
"Он журил меня порой
за то, что я бегаю,
в жизни он любил покой,
защищал до ярости:
"Бегай ты хоть день-деньской,
не уйдешь от старости!"
«Нет, Ванюша, сверстник мой», -
Молвил я участливо…
Знал я – время разрешит
Спор мой тот с коллегою:
Он в земле давно лежит…
Ну, а я все бегаю!"
Молодец Елпидифор Фаддеич, подумал я, принимаешь посильное участие в общественной жизни судна, баллады даже пишешь, людей учишь – молодец, Пескарев! И, подумав так, я поднялся в рулевую рубку.
Был глубокий, черный зимний вечер.
Сотня чаек ночевала на воде за бортом в зоне палубных огней. Чайки сидели на мелких волнах и качались на них, как на мокрых бременских осликах. Вся сотня правила строго на ветер, хотя и спала, клевала носами. Спящие на черной воде светлые птицы производили какое-то лунное впечатление. Когда ветер сдрейфовывал сотню из зоны палубного света, они просыпались, лениво и сонно поднимались одна за другой, перелетали на ветер, в круг призрачных бликов, шлепались там на волнистых бременских осликов и опять клевали носом в беспокойной дреме.
За близкой дамбой скользили топовые огни проходящих по реке Везер судов. Эти огни были слабее портовых и городских, но по какому-то неведомому закону выделялись среди них и двигались деловито и уверенно, иногда только исчезая в оранжевых и голубых сияниях портовых светильников. Над всеми огнями беззвездной пропастью зияло зимнее циклоническое небо, обещая уходящим в море болтанку и нервотрепку. Плавкран "Атлет " выдергивал с причала огромные сорокафутовые контейнеры и ставил их на крышку второго трюма "Новосибирска". В третий трюм судовые краны опускали площадки с коробками баварского пива. Немецкое пиво отправлялось через зимнюю штормовую Атлантику в техасские бары. В четвертый трюм шли кишки. Немецкие кишки, заквашенные в черных шикарных бочках, напоминающих глубинные бомбы, ехали в США для нужд колбасной промышленности.
Капитану "Новосибирска" было тридцать четыре, звали его Всеволодом Владимировичем, он был переполнен уверенностью в том, что весь мир существует только как полигон или сцена, на которых он может демонстрировать врагам и друзьям упругую деловитость, способность к звеняще-четким поступкам и блестящий английский язык.
Через двое суток мы уложили с Всеволодом Владимировичем "Новосибирск" на дугу большого круга, ведущую от английского Бишоп-Рока на американский плавмаяк Нантакет, и начали играть в лобовые атаки со встречными циклонами – у кого вперед нервы не выдержат. А в свободное от служебных забот время играли в преферанс в капитанском салоне при закрытых дверях, потому что карты на море-океане запрещены даже для начальников.
Третьим гробил с нами здоровье и время кандидат химических наук Сергей Исидорович Клинов. Ученого отправили в рейс, чтобы немного оморячить, – он ожидал утверждения на должность заведующего кафедрой химии в мореходный вуз, а вообще был узким спецом по нормальному льду, из которого, как предполагают, состоят облака на Венере. Сергей Исидорович постоянно – даже в полумраке -носил темные очки. Он объяснил нам, что испортил зрение на вершинах Эльбруса, когда искал там следы анормального льда. Одновременно он дал понять, что альпинизм его хобби.
Игра шла с переменным успехом все девять суток океанского перехода. Особого азарта и разгула страстей не было, пока к нам не подключился Пескарев.
Он постучался в капитанский салон около часа ночи по судовому времени и положил перед Всеволодом Владимировичем радиограмму. Радиограмма пошла по рукам в уважительной и сосредоточенной тишине. Супруга сообщала Елпидифору, что служебный стаж ему засчитан с 1941 года, партизанское прошлое учтено год за три и что с сего числа в возрасте сорока пяти лет он удостоен пенсии.
Таким образом, Елпидифор Фаддеич сразу как бы вышел из рядов плавсостава и лег на какую-то новую орбиту, и его не очень высокое служебное положение больше не могло служить преградой для игры в преферанс за закрытой дверью капитанского салона. А именно с просьбой разрешить ему принять участие в пульке он и прибыл к нам с пенсионной радиограммой в час ночи.
Я не так удивился ранней пенсии Елпидифора, как его просьбе. Это было мое первое удивление, за которым последовала цепь все более сокрушительных удивлений. Я как-то так и не предполагал, что тугодум и тихоход Пескарев способен страстно увлекаться такой тонко-интеллектуальной игрой, каковой является в нашем обществе преферанс. Но в свой звездный час за одну ночь Елпидифор Фаддеич обчистил, ощипал, ободрал меня, молодого капитана и ученого специалиста по ненормальному льду, как бог ободрал зад макаки за миллион лет эволюции. Причем больше всех пострадал привыкший к победам на жизненном поприще молодой капитан; он схватил четыре взятки на мизере – и все стараниями Елпидифора, который еще утешал его, приговаривая сладеньким голосом, что, мол, кто не рискует, тог живет на зарплату.
Утром в заливе Делавэр погода была прекрасная – голубые небеса, кофейная вода, ярко-рыжие, как крик петуха, берега и пятибалльный ветерок. Но обыгранный своим помощником Всеволод Владимирович был хмур, брюзжал на мостике и придирался к досрочному пенсионеру, демонстрируя высший пилотаж капитанской капризности. Он распушил Пескарева за неподшитую бахрому у звездно-полосатого флага; затем обнаружил отсутствие на судне лоции Антарктиды, нужной ему в тот момент, как чайке вытяжной парашют; затем сгонял Елпидифора вниз за форменной фуражкой, утверждая, что возле берегов США у мыса Хенлопен, где черным по белому написано, что это район специального режима, советский вахтенный штурман Пескарев обязан не только быть в форме и форменной фуражке, но и опустить у фуражки ремешок под подбородок, чтобы каждый американский пескарь, черт побери, знал, с кем он имеет дело, и т.д., и т.п.
Должен признаться, что капризы у своих подчиненных -капитанов считаю положительным признаком свободы внутри профессии и профессионального мира. Капризность есть сигнал о том, что мужчина на капитанском мостике наконец вытеснил из себя комплекс запуганного школьника и начал утирать сопли не рукавом, а платком, то есть поверил в себя и свое право быть там, где он есть.
Итак, Всеволод Владимирович разрешил себе покапризничать, когда мы приближались к месту приема лоцманов в заливе Делавэр у маяка Харбор-оф-Рефьюдж, а Пескарев покорно сносил придирки, потому что штурманская работа характерна абсолютной невозможностью практически соблюсти и выполнить все и вся, что теоретически требуется соблюдать и выполнять. Найти повод для придирки к вахтенному помощнику капитану так же легко и просто, как самой целомудренной женщине найти повод для снятия юбки на черноморском пляже в хорошую погоду.
В двух милях от Харбор-оф-Рефьюджа у мыса Хендлопен показался в кофейных волнах кувыркающийся лоцманский бот. Здесь Всеволод Владимирович выдохся, ибо притупил молодые зубы о дубленую шкуру Елпидифора, и нормальным голосом приказал готовить лоцманский трап.
Елпидифор включил трансляцию на палубу и сказал, почесывая сквозь старые брюки левую ляжку: "Боцман! Выделите двух человек на лоцманский трап с левого борта! Как поняли?!"
Не успел боцман ответить стандартное: "Вас понял!", как Всеволод Владимирович опять вдохновился, и схватил молодыми зубами пенсионера, и опять принялся трепать его, как сиамский кот славянскую кошечку:
– Сколько раз слышу ваши такие объявления по трансляции, Елпидифор Фаддеич, -сказал капитан, – и каждый раз меня как-то так саднит и с души воротит, но я все терплю, терплю, терплю и сам не знаю, почему так долго терплю!
– Чем я вам опять не угодил? – спросил Елпидифор угрюмо.
– Он не знает! Стыд какой! Ну, а вот эти ваши "человеки"? Почему не сказать по-человечески: "Боцман, пошлите двух матросов", или уж "пошлите двух моряков"? А вы – "два человека" или даже "два человечка" иногда себе позволяете говорить!.. Что-то такое от кабака старинного, от полового, от "Человек, два пива!". Понимаете, о чем я?
Елпидифор молчал, но по его физиономии распространялось подозрительное выражение слишком уж откровенного, тугодумающего дурака, который уже и сам знает, что он полный осел, и даже уже и не пытается скрыть свое тупоумие, потому что смирился с ним и даже полюбил его. И вот с таким тупоугольным выражением на окуневой физиономии Елпидифор наконец спросил у капитана:
– А с Горьким как быть, Всеволод Владимирович?
– А он при чем? – спросил капитан. – Он что, тут лоцманом работает?
– Нет, Всеволод Владимирович, евонное звание было "великий пролетарский писатель", – сказал Елпидифор, все храня на роже предельно тупоугольное выражение. – И как с евонным "Человек – это звучит гордо" быть?
– Вот и играй с подчиненными в запретные игры! -воскликнул капитан, адресуясь ко мне и невольно как бы восхищаясь находчивостью помощника, хвастаясь Елпидифором, как хвастаются молодые сельские хозяева бодливым бычком или злым щенком.
В Филадельфии мы стали к причалу в речке Скулкилл рядом с военно-морской базой. Берега там гористы от огромных куч всяческого военного и штатского утиля.
Был день Благодарения – американский всенародный праздник. Порт не работал, как не работают там по праздникам и городские сикспены, то есть суперуниверсальные универмаги.
Я за границей давно уж на берег не хожу и не езжу, кроме как к консулу или в сикспен. И в Филадельфии, да еще в праздничный день, на берег не собирался, но Пескарев уговорил меня и химика совершить оздоровительный моцион вблизи порта, чтобы "вложить персты в ихние капиталистические раны", как он евангелически выразился, подразумевая захламление окружающей среды.
В последний момент к нам присоединился боцман Витя -славный парень, единственной слабостью которого было шикарно одеваться, – и около шестнадцати по нью-йоркскому времени Пескарев в калошах, химик в темных очках, боцман в куртке из аргентинской овчины и я вышли за ворота порта.
До города было километров шесть изнасилованной земли. Пентроз-авеню возносилась на пятидесятиметровый мост над речонкой Скулкилл и потом очень медленно опускалась к горизонту по ажурной эстакаде. На авеню мелькали с частотой проблескового маяка автомобили, а все окружавшее нас припортовое пространство было лишено каких бы то ни было признаков движения и жизни: праздничная пустынность накладывалась на припортово-пригородное запустение. Центром пейзажа был Эверест мертвых автомобилей -куча метров до тридцати высотой.
Сергей Исидорович объяснил, что металл североамериканского автомобиля так перепутан с негорючей и вонючей химией, что выплавить его обратно невозможно. Чтобы избавиться от автомобильного старья, его пытались топить в океанах и сбрасывать в вулканы, но это оказалось дорого. И вот Кордильеры автомобилей гниют на воздухе, а чтобы какой-нибудь озорник не мог использовать неисправную технику, их предварительно немного сплющивают под прессом.
Холодный ветер гонял взад-вперед по небесам низкие тучи и раскачивал увянувшие и высохшие сорняки на скулах придорожных обочин. От предельно загрязненной среды тянуло кровавым запахом мафии: боссы "Коза Ностры" обычно вьют бандитские гнезда в брошенных прицепах на автомобильных кладбищах. По утверждению нашего американолога Ю. Жукова, для удобства работы гангстеры подключают к гнездам телефон, пневмопочту, устанавливают поблизости сторожевые телевизоры и всякие другие новинки электронной техники.
Как старший группы, я счел необходимым поделиться этой информацией со спутниками. Но все, кроме ученого химика, навидались американских полицейских кинобоевиков и сами знали про жуткий внутренний смысл пригородных пустырей.
Есть, правда, и там поэзия. Ведь она всюду, вообще-то. Даже в скорбном молчании заброшенных тусклых рельсов, в почерневшем зимнем сухостое бурьянов и шелесте облетевшей пушицы, в вечной зелени низкой травки, в подгнивших, но все еще колючих и тяжелых булавах дикой горчицы. Кустики этой горчицы только и показывали, что мы ближе к югу, нежели к северу. Поэзия была даже в двух старых товарных вагонах у тупика подъездных путей. Ведь когда ты долго плавал в океане, то тебя радует все земное. Но это я так, от сентиментальности стареющего моряка, все эти детали пейзажа к делу не относятся. А вот яблонька возле автомобильных Кордильер, яблонька, усыпанная райскими (или китайскими -никогда не знаю, синонимы это или нет) яблочками, имела к последующим нашим приключениям отношение.
Она стояла у самого порога автомобильного кладбища, опустив ресницы черных сучков и одновременно задрав подол нижних ветвей, как перезрелая девственница, которой совсем уж невтерпеж от зова матери-природы и которая готова согрешить с кем угодно и даже на могильном холмике.
Яблонька соблазняла нас точь-в-точь как ее райская прародительница. Захотелось сломать усыпанную яблочками веточку и притащить ее в стальной гроб каюты или просто-напросто попробовать заморских плодов. Но в то же время мы испытывали робость перед собственностью Соединенных Штатов.
Первым преодолел робость Елпидифор Фаддеич. Он с партизанской решительностью свернул с бетона дороги в заросли ежевики. И, подчиняясь стадному инстинкту, мы свернули за ним и полезли сквозь ежевику, которая цеплялась за одежду и заставила боцмана Витю помянуть "титскую силу" – любимое боцманское выражение.
Елпидифор пер впереди нахраписто и целенаправленно, прокладывая тропу сквозь колючие и пожухлые заросли к краснеющей все больше по мере нашего приближения яблоньке и автомобильному Монблану за ней. Монблан этот уже закрыл половину серого неба. Автомобильные трупы лежали штабелем, давя друг друга и выпучив фары, как глубоководные рыбы на палубе траулера.
Добравшись до яблони, мы убедились, что она из тех красоток, физиономию которых лучше вблизи не видеть: плоды ее оказались пропыленными и прокопченными и осыпались от первого прикосновения.
– Эхма! Кто не рискует, тот живет на зарплату! – сказал тогда Елпидифор Пескарев таким тоном, каким наши отчаянной душевной широты предки сопровождали швырок треуха об землю. -Полезу-ка гляну ихнюю технику вблизи! – И с глупым проворством полез на Голгофу из полупрессованных автомобилей.
Я и моргнуть не успел, как пенсионер оказался на бампере "мерседес-бенца" метрах в четырех выше плоскости истинного горизонта.
– Ничего евонный бамперок, – приговаривал он, охваченный непреодолимым интересом автолюбителя к удачам и промахам иностранного автомобилестроения, -а рессорчики-то дрянь, металл буржуи экономят, тонкое железо-то на кузовах, ох, тонкое черти ставят – так что и прогибается-то под ногой! Как бы Пескарев калоши-то об ихний утиль не порвал…
– Я бы поостерегся на месте вашего друга, – сказал ученый химик. – Может выйти большой скандал, если хозяин этого склада увидит, как ваш друг там лазает без всякой предварительной договоренности и разрешения.
– Это почему же он мой друг? – рассеянно спросил я кандидата, наблюдая не без зависти, как шустро пенсионер одним броском перекинулся с "мерседес-бенца" на "понтиак", а вторым броском с "понтиака" на расплющенную, плоскую, как камбала, японскую "датсун". "Весь в отца – верхолаз" – с невольным одобрением подумал я о Пескареве.
– Да, недаром, титская сила, Пескарев каждое утро на велосипедном тренажере лаптями крутит! – сказал боцман Витя. Он тоже любовался верхолазным искусством Еспидифора.
– Желтых фар навалом! – сообщил с верхотуры Елпидифор. – Целехонькие! Иваныч, может, вам открутить?
– Не надо, – сказал я. – Я, Фаддеич, автомобильный крест давно продал.
– Наука, а вам кронштейн для радиоприемника бросить? Хромированный! Ишь, черти, коврики в ихних салонах так и валяются, так и валяются… – несколько уже сомнамбулически приговаривал Елпидифор Фаддеич, удаляясь к серым холодным небесам по отвесному фасаду автомобильного штабеля.
– И зачем я гулять пошел! – воскликнул стонущим голосом химик. – Нужно мне было это гулянье – запросто влипнешь в историю! Остановите своего друга.
– На передних подвесках амортизаторы ихние хуже наших! -сообщил Елпидифор.
– Хоть и праздник у них, а добро они без присмотра не бросят, – сказал химик. – Вот всегда так, вот погоришь из-за чужого любопытства и ничего-то хорошего не выйдет!
– А вот мы этого партизана-пенсионера бросим здесь одного и домой пойдем! -сказал я в пространство возможно строже и громче, как говорят родители в зоопарке, когда их отпрыск не может оторваться от клетки с бегемотом и прячется за куст, чтобы минутку лишнюю на бегемота глядеть. Я так говорил потому, что Елпидифор уже исчез из поля зрения среди расплющенных "кадиллаков" и "фордов".
В ответ на автомобильном штабеле раздался не наш, не русский вопль, заставивший вспомнить Фенимора Купера, снятие скальпов и трагическую судьбу ирокезов. Затем раздался ужасающий мат Пескарева. Затем по гребню автомобильного штабеля отчаянными прыжками промчался какой-то незнакомый человек. Затем что-то наверху чудовищно загрохотало, и весь штабель содрогнулся, и вместо исчезнувшего незнакомца поднялось облачко рыжей ржавой пыли. Затем все стихло. Затем откуда-то издалека, с той, противоположной стороны штабеля донеслось: "С-О-Б!" -распространенное в англосаксонских странах выражение, обозначающее в буквальном переводе "сын суки".
– Елпидифор Фаддеич, что там с вами?! Вы живы?! -заверещал кандидат, подбежав под штабель, подпрыгивая от волнения и задрав голову к небесам.
Елпидифор не отвечал. Вместо ответа со штабеля соскользнула и, переворачиваясь в воздухе, полетела на химика одинокая калоша. Химик успел отпрыгнуть, но очки сорвались с его носа и брызнули о камень.
– Что там с вами происходит, Пескарев, черт возьми?! -заорал и я. -Немедленно доложите!
– Индеец!.. – доложил Елпидифор, высовывая голову из дыры в штабеле на высоте приблизительно пятнадцати метров над уровнем моря. Голова третьего помощника высунулась из хитросплетения перекореженного металла точь-в-точь как у Чарли Чаплина в "Новых временах", когда его затянуло в заводской механизм и он извивался между шестерен, изредка показываясь на поверхности, где его кормили кукурузой.
– А мобыть, негр! – засомневался Елпидифор в национальной принадлежности убежавшего аборигена. – Там наши "Жигули" обнаружились, по-ихнему "Лада", а он и выскочил! С того бока удрал, за им весь крайний ряд обвалился: Пескареву, кажись, теперь отсюдова не слезть!
– Индеец! Господи! – прошептал химик, потрясенный и разбитыми очками, и всем вообще происходящим. – Подумать только! Индейца чуть не убили!
– Товарищ наставник, а ведь третьему оттуда, действительно, пожалуй, самому не слезть, – сказал боцман Витя, оценив ситуацию с точки зрения профессионального такелажника. – Побегу-ка я на пароход за веревками, разрешите?
– Сам знаешь: поодиночке здесь бегать нам не положено -гангстеры и прочее, – сказал я. – Может, это и не просто индеец был или негр, а какой-нибудь Пол Варио – матерый главарь подпольной штаб-квартиры мафии, черт знает. Вообще-то в принципе, я бы, Витя, не возражал, чтобы Пескарев там на холодном ветру среди теней всех погибших под этими колесами посидел некоторое время. Ему, черт бы его за его прыть и глупость побрал, полезно было бы побыть там пару часиков.
И тут я вспомнил, что главной причиной пиетета перед ученым химиком было занятие альпинизмом.
– Подожди, подожди, боцманюга! – обрадовался я. – Нам наука поможет! Сергей Исидорович, какова с вашей альпинистической точки зрения ситуация? Можем мы покрыть срам Елпидифора Фаддеича своими силами? Быть может, вы разработаете и подскажете маршрут безопасного спуска или даже сами за ним слазаете? Ведь вам, вероятно, раз плюнуть?
– Вы что, не видите – у меня очки разбились? – спросил альпинист. – Вот всегда, как неприятность, так все стараются меня в нее больше всех впутать! И, если хотите знать, никакой я не альпинист и не горнолыжник, я это просто так говорил, случайно, чтобы чем-нибудь компенсировать трудное положение в специфическом мире на корабле, – вы-то, как интеллигентный человек, это должны понимать!
– Бежать? – спросил боцман, застегивая пуговицы на куртке из аргентинской овчины.
– Давай беги! – сказал я. – И капитана сюда! Пусть сам своих помощников спасает! Не мое это наставническое дело!
Боцман помчался на пароход, а мы с химиком остались у подножия Монблана сплющенных автомобилей. Елпидифор предпринимал робкие попытки самостоятельного возвращения на землю и сильно гремел железом в разных точках Монблана.
Было зябко, ветер дул порывами с разных направлений, как всегда на пустырях. Истерзанная, смешанная с углем, копотью, металлом, битым кирпичом, нейлоном и перлоном земля сиротинилась под серыми филадельфийскими небесами. Грустно шуршали мертвые бурьяны, лопухи, полынь, пушица, хилый камыш и осока в придорожных обочинах. Понуро тянулась куда-то незамкнутая ограда из железобетонных столбов с кронштейнами и проволокой на них. Два дырявых товарных вагона пригорюнились на давно не езженных рельсах. Далеко за вагонами виднелась в сером небе рекламная полуголая женщина. Она лежала над пригородно-свалочно-близпортовым пейзажем, подперев рукой голову и мерцая плечами, – там была автозаправочная станция. Глупая райская яблонька и рекламная женщина переглядывались, а может, и переговаривались, когда никого здесь не было.
Мне вдруг захотелось бросить моря и океаны к чертовой матери, и лежать, подперев голову рукой, на диване, и чтобы рядом было мягкое женское. И еще почему-то подумалось, что в этих мертвых, холодных автомобильных трупах когда-то было тепло, и в этом автомобильном тепле было зачато много новых автолюбителей.
Все время, что я созерцал окружающее и мыслил, химик стоял, сложив руки на груди и бессмысленно уперев взгляд в пышный поролоновый двуспальный матрас. Матрас развратно валялся среди консервных банок. Его владелец, возможно, лишился супруги и отправил матрас на помойку, чтобы не терзаться воспоминаниями о мягком женском.
– Разрешите и мне уйти на судно, – наконец сказал химик.
– Вам уже поднадоела заграница? – спросил я.
– Мне холодно! – сказал химик. – Чего он там так шумит?
Елпидифор действительно трепыхался на ржавом Эльбрусе и гремел там железом, как Прометей цепями. И орел должен был на этот шум прилететь.
И прилетел.
Елпидифор вдруг затих, и сверху донесся хриплый шепот:
– Ложись, товарищи! Ихний луноход катит!
– Кто катит? – спросил химик.
Я объяснил, что луноходом в наш космический век моряки со средним образованием называют машины спецназначения.
На повороте дороги показался полицейский сине-бежевый "форд" с мерцающей на крыше синей лампочкой.
– Кошмар какой-то! Кафка! – сказал химик. – Будем ложиться?
– Сядем, – сказал я.
Мы сели на американский матрас, задрав коленки выше головы, – поролон оказался замечательно мягким. И на некоторое время я почувствовал успокоение, которое испытывает гусь, засунув легкую голову под крыло: полицейский автомобиль исчез за близким бурьяном и кустиками горчицы. И появилась надежда, что он нас тоже не видит.
Но Елпидифор разрушил гусиные иллюзии, доложив хриплым шепотом:
– К вам!
Себя Пескарев почему-то отделил от нас с химиком.
– Кошмар какой-то! Накрылась кафедра! – сказал ученый и нацепил на нос пустую оправу от очков.
– Спокойно! – сказал я по капитанской привычке.
– Карта не прет – сиди, Пескарев, на горе: оттуда виднее, как других раздевают, – с партизанским хладнокровием сказал с Голгофы Елпидифор преферансную прибаутку, и мне показалось, что он там хихикнул. И я не мог не позавидовать его хладнокровию и способности к юмору в страшный момент.
Мягкий рокот супермотора и шелест шин приближались.
– Боже милостивый! – простонал кандидат. – Нужна мне была эта экскурсия!
– Заткнитесь, так вас и так! – сказал я, теряя вежливость. – Кто мог знать, что Пескарев настолько глуп, что полезет на эту свалку?
Елпидифор громыхнул железом над нами.
– Не двигайся, бога ради! – попросил я.
– Я на аккумулятор сел, а он заряженный! – прошипел Елпидифор. – Заряженные аккумуляторы выкидывают – вот сволочи! Посиди тут!..
Рокот мотора затих, близко зашуршали шины по гравию, и прямо перед нами выдвинулось из зарослей бурьяна и горчицы блестящее крыло полицейского "лунохода". Вероятно, для опознания с вертолетов или из космоса на крыше его, кроме вращающихся синего и красного устройства, был еще огромный белый номер "611", а всевозможные мелкие номера и надписи располагались по периметру. За рулем же располагался детина из тех, кому кровати строят по заказу, а гроб таким вообще не требуется, потому что, на мой взгляд, подобные детины никогда не дохнут – даже и при собственном желании. Во лбу детины горела здоровенная металлическая блямба с гербом Филадельфии. Пистолета тридцать восьмого калибра видно не было, так как он его еще не достал. Детина жевал жвачку и смотрел куда-то мимо нас. Из его "лунохода" доносилась через открытое окно музыка. Я воспринимал ее как реквием, хотя это было что-то более современное, типа: "Я рожден, чтобы задать вам перца!"
Холодный ветер стонал в Монблане железа за нашими спинами. С потревоженной колесами прошлогодней растительности осыпалась труха.
– Шериф? – промямлил химик одними губами.
Полицейский же и я молчали.
Вообще-то, существует простое правило для того, чтобы не дать повода для общения с вами незнакомому человеку – ну, например, пьяному на трамвайной остановке или полицейскому в чужой стране. Никогда не глядите им в глаза. Это простецкое правило, как и все вообще правила, нетрудно запомнить, но мучительно выполнять.
Шериф жевал резинку и тянул резину замечательно. Он чувствовал себя полностью в своей американской тарелке, тем более что их автомобиль – это уже и не средство передвижения, а служебный кабинет на колесах с тормозом или гостиная с карбюратором на амортизаторах.
Полицейское молчание, извиваясь, тянулось к нам, ощупывало нас шершавым хоботом мамонта, пощипывало потаенные бугорки и прыщики в дальних и темных закоулках наших душ.
– Скажите ему что-нибудь! – прошептал изнемогающий химик.
– А чего ему говорить? – прошептал я в ответ.
– Ну, поздравьте его с праздником! – прошептал изнемогающий химик. – Какой у них праздник?
– Заткнитесь! – прошипел я, не разжимая зубов.
Но ученого, наоборот, вытошнило со страху полным запасом его английской грамматики и американских слов:
– Гуд бай хау ду ю ду олл райт, сэр!
Полицейский детина даже перестал жевать резину, потом спросил:
– Шведы? – и плюнул изжеванной жвачкой в ближайший "кадиллак" с мощью пневматического ружья или аэродинамической трубы. Розовый комок жвачки расплющился на "кадиллаке" в пленку микронной толщины.
– Что он говорит? – спросил химик, сжимая мое колено.
– Он спрашивает, шведы мы или нет, – объяснил я химику. Меня сильно тянуло стать шведом. Кандидат, оказывается, испытал то же извращенное желание.
– Скажите, бога ради, "да"! – пробормотал он.
– Русские! – сказал я, потому что не мог так уж сразу стать Мазепой и продать предков.
– Бродячую собаку здесь не видели? – спросил полицейский с невозмутимостью мамонта, которого только что извлекли из вечной мерзлоты.
– Нет, парень, – сказал я, с исключительной волей продолжая прятать глаза, только теперь я упер взгляд в далекую рекламную женщину.
– Извините! – вежливо сказал полицейский, очень длинно выругался, и его автомобиль тихо, как взбесившийся карибу, прыгнул из сорняков на дорогу и исчез за поворотом со скоростью молоденького привидения.
– Что он сказал? – спросил кандидат наук.
– "Почеши свой зад разбитой бутылкой", – перевел я полицейское ругательство со вздохом облегчения.
– Кошмар какой! – сказал химик. – Он нас наверняка сфотографировал!
– Да он лап с руля не снимал, – сказал я. – Уберите наконец дамский велосипед с носа!
– При их-то технике! – воскликнул химик, снимая оправу с носа. – Они из пуговицы фотографируют!
– За подмогой поехал! – донеслось с небес. – Торопиться Пескареву надо!
– Вы как хотите, а я пошел, – понижая голос до таинственного шелеста, сказал химик. – Шериф здесь наверняка какую-нибудь электронную подслушивающую штуковину оставил!
– Но-но, – сказал я, поднимаясь с матраса. – Никуда вы один не пойдете. Здесь полно бродячих собак. И успокойтесь, Сергей Исидорович. Вы еще должны судьбу благодарить. Быть может, вы сейчас будущего президента Соединенных Штатов видели и с ним познакомились, – продолжал я ободряющим тоном. Сергей Исидорович все-таки первый раз был за границей, его нервное состояние можно было понять, и не следовало сердиться; наоборот, следовало ученого развлечь, зарядить оптимизмом.
– Эхма, разводного ключа нет! – донесся повеселевший голос Елпидифора. Одновременно с верхотуры доносились звуки какой-то целенаправленной человеческой деятельности – там звякало и ритмично поскрипывало железо.
– Президент? Какого президента? – переспросил химик.
– Американский писатель Эрскин Колдуэлл, – начал объяснять я, закуривая и разминая закаменевшие члены, -утверждает, что в этой удивительной стране множество политических деятелей начинали с ловли собак. Если уж на то пошло, так большинство известных сенаторов, членов конгресса и президентов начинали здесь политическую карьеру именно с этого. Вряд ли, Сергей Исидорович, мы найдем здесь хоть одного крупного политика, который раньше не занимался бы ловлей собак.
– Не говорите ерунды! Не может этого быть! – огрызнулся
Сергей Исидорович, кутая горло. – Я несколько другого мнения о политических деятелях США. Не забывайте, им хватило ума вступить на путь мирного сосуществования!
– Политика здесь, по мнению Колдуэлла, странная вещь, -сказал я. – То, что во всяком другом деле обязательно, к ней никаким боком не подходит. Политический деятель здесь начинает карьеру, ну, допустим, собаколовом, а не успеете оглянуться -и он уже перемахнул через это.
– Ваши разговорчики вечно какие-то двусмысленные, -сказал ученый холодным и тихим, как вода в омуте на Колыме, голосом и повертел головой, ища подслушивающие устройства.
– Вон идут спасатели, – сказал я. – Скоро обо всем этом вы будете вспоминать с улыбкой.
По дороге широко шагали молодой капитан и боцман Витя с бухтой бросательного конца на шее.
– Что тут с моим помощником? – спросил Всеволод Владимирович деловито. Он был полон решительности, был собран, отлично выбрит и зарумянился на холодном ветру, ему хотелось действий, хотелось сложностей, чтобы решать их на моих глазах и чтобы я потом доложил о его молодой и дерзкой упругости на совете капитанов или в службе мореплавания.
– Я думаю, Всеволод Владимирович, что вашего помощника пора оттуда снимать, -сказал я.
Всеволод Владимирович цепким взглядом обвел Эверест никелированного и ржавого железа, прикинул вертикальные углы и дистанции, растопырив пальцы по образцу секстана, и сказал:
– Ну-с, то, что влезать куда-нибудь легче, нежели слезать, это так же точно, как то, что наплодить автомобилей легче, нежели от них избавиться. Верно я говорю, Елпидифор Фаддеич? Как меня понял?
– Вас понял! – донеслось с верхотуры.
– Значит, считаете пора его оттуда снять? – спросил меня капитан задорно.
– Давайте, действуйте, Всеволод Владимирович. До следующего патруля операцию – кровь из носа – приказываю закончить!
– Какого патруля? – спросил капитан.
– Полицейский здесь ездит, – встрял химик. – Шериф.
– Есть! Ясно! Понял! Давай, дракон, кидай ему скорей веревку! – приказал коллега боцману. – Стыд какой! Никогда с моими помощниками такой ерунды не было. Сейчас здесь еще и наш агент поедет, и увидит Елпидифора на куче, и спросит, ясное дело, чего он туда полез. Что я ему скажу? Бросай скорее, Витя!
Дракон Витя раскрутил в американском воздухе бросательный конец, как Балда веревку в пруду с чертями, и выпустил ее в направлении Елпидифора. Тяжесть с глухим звуком ударила в бампер "бьюика" метрах в трех от "кадиллака", из которого наблюдала за происходящим голова третьего помощника.
– До бросательного сам доберешься? – спросил капитан.
– Попробую, – сказала голова Елпидифора и почесала в затылке.
– Не робеет! – обрадовался капитан. – Молодец, Фаддеич! Начинай! Только не развали всю кучу. Если вон тот "ягуар" заденешь, все завалится и нас прихлопнет. Ты там поосторожнее, Фаддеич! Если всю кучу развалишь, лучше на пароход не возвращайся! Как слышишь? – пошутил он.
– Мне все до последнего звука слышно, прямо как стереомагнитофон здесь стоит, – объяснил Елпидифор, начиная сползать из "кадиллака" к "бьюику". И сразу нарушился баланс равновесия во всем огромном штабеле. В глубинах его что-то затрещало, и мне показалось, что гора собирается сделать наконец шаг к Магомету.
– Берегись! – заорал капитан. – Лезь назад! Как понял?!
И Елпидифор в мгновение ока забрался обратно.
– Вас понял! Не двигаюсь! Даже вздохнуть боюсь! -доложил он.
– Так! – сказал капитан и сверился со своим золотым полухронометром. – Ты все-таки двигайся, Фаддеич! Как же ты, черт побери, слезешь, если не будешь двигаться?
– А черт его знает как! – сказал Елпидифор плачущим голосом. – Пожарных надо!
– Пожарных! – наконец искренне возмутился мой молодой коллега. – Я те дам пожарных! На пожарных годовой валюты не хватит! Гори там хоть голубым огнем. Шевелись давай!
– Нельзя тут шевелиться! – сказал Елпидифор.
– Слезай, олух царя небесного! Слезай, как хочешь! -вдруг зарычал из меня какой-то стареющий и стервенеющий ягуар.
– Не слезешь – я тебя до конца рейса в пассажиры переведу или в матросы без класса! – зарычал следом за мной капитан. – А ты меня знаешь, я слово держу крепко! Чего молчишь? Оглох ты там, что ли?!
– Кошмар какой! – проныл кандидат. – Воспаление легких здесь с вами схватишь!
– Слезай! – проревел капитан. – Я тебе такую характеристику напишу, что мама родная не узнает и визы как ушей не увидишь! Я слов на ветер не бросаю!
– Плевать я на визу хотел! – ответил Елпидифор. – Я, считай, уже уволился!
– Я тебе такое сочиню, что вместо пенсии шиш получишь, -заверил Елпидифора капитан. – Прыгай! Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю! Тащи матрас сюда, Сергей Исидорович! Боцман, стань на страховку! До трех считаю! Раз!.. Стыд какой! Лезть боится! Два!.. Я тебя предупредил, Пескарев: такое напишу!.. Ну!.. – и топнул ногой, как конь Александра Македонского.
– Разобьется ваш Пескарев в мелкие брызги! – с едким злорадством, несколько неожиданным в его положении, сказал в ответ Елпидифор. – А вам самим тогда мешок завяжут!.. Ладно! Пущай! Лезу! Постойте, только калошу брошу! – Он вытянул руку с калошей над пропастью, тщательно прицелился и разжал пальцы. Калоша попала в центр матраса, положенного химиком на том самом месте, где ученый лишился очков, и запрыгала на матрасе, как клоун на батуте.
– В ней что-то есть! – сказал боцман.
– Что там? – спросил капитан.
– Вроде, титская сила, что-то живое, – сказал боцман.
– Боже милостивый! Амортизатор там, – первым рассмотрел химик, хотя и был без очков. – Амортизатор от передней подвески "Жигулей"! В экспортном варианте!
Да, возвышенной прозой и прочим меня не проймешь. Я всегда сильнее реагировал на литературу такого рода. Наверное потому и Дементьева люблю и многих других.
Выкладываю здесь рассказ. Можно почитать, и , мжет быть, тоже озадачиться. А может быть хмыкнуть и как-то плохо обо мне подумать, это меня не смутиn XD
Продолжение в коментах.
"[i]
Четверть века назад, когда мы с Пескаревым вместе плавали на зверобойной шхуне "Тюлень" по Беломорью, Елпидифор еще был Электроном. В каюте третьего помощника капитана Электрона Пескарева на столе были сооружены из спичек миниатюрные виселицы, на которых он вешал в петли, сплетенные из собственных волос, тараканов-прусаков.
Любопытствующим поморам Электрон объяснял, что это как бы эсэсовцы, а вешает он их потому, что не до конца свел с ними счеты, когда партизанил в дебрях Псковской области. В какие бы то ни было его военные подвиги я не очень верил, ибо мы были одногодками и войну встречали отроками. Но на поморов, которые оккупации вообще не видели и не нюхали, партизанское прошлое Электрона производило сильное впечатление. И потому у нас не переводилась свежая рыбка.
Виселицы Электрона (шибеницы – на псковском наречии) были сделаны с дотошностью в деталях, заставляющих живо вспоминать лесковского Левшу.
Внешне Пескарев в унисон с фамилией смахивал на рыбу. Лоб его скашивался назад, а нижняя губа выпячивалась. Но так как черты лица были крупные, то походил он уже не на мелкую рыбешку-пескаря, а на морского окуня или даже тунца.
В отличие от большинства истинных русаков, которые после деда в своем прошлом знают сразу Адама, наш Пескарев прослеживал родословную аж с пугачевских времен. Дальний предок его был приказчиком у зверя помещика на Арзамасщине и чуть было не угодил на шибеницу бунтовщиков вместе с хозяином, но уцелел и перебрался подальше от ужасных воспоминаний – в псковскую вотчину хозяина. Эти сведения мы выудили из Электрона, когда попали в туман на подходе к Кольскому заливу и поставили зверобойную шхуну "Тюлень" на якорь посередине Могильного рейда, и наш третий помощник в первый и последний раз в жизни попробовал старой браги, и язык у него вдруг раскрутился, как турбина на атомной электростанции.
Вообще-то пил он мало, язычок держал на коротком поводке и на приглашение выпить обычно отвечал отказом, замечая, что, "если хочешь в жизни проиграть, можешь рюмку принимать". Из чего видно, что уже тогда Пескарев настраивал себя на выигрыш в жизни. Но под влиянием самодельной браги Электрон пустился в такие откровения, что потом у меня болели мышцы брюшного пресса – так мы хохотали, включая Старца, шестидесятипятилетнего капитана шхуны, бывшего соловецкого монаха.
Окосевший Электрон бесстрашно наскакивал на капитана, укоряя того религиозным прошлым. Как оказалось, отец самого Электрона Фаддей Пескарев – был первым активистом общества безбожников на Псковщине и знаменитым верхолазом-спецом по сбрасыванию колоколов с колоколен. В 1929 году Фаддей сорвался с очередной колокольни вместе с очередным колоколом. Спас отчаянно воинствующего безбожника большой куст бесхозной бузины. Жена Фаддея в этот момент была беременна на седьмом месяце и от страха и переживаний за мужа досрочно родила двойню.
Чудом спасшийся счастливый отец Фаддей Пескарев недоношенную дочь назвал Бузиной, а недоношенного наследника -Электроном.
Все это Электрон выдавал нам сквозь слезы. Атомное имя отравляло ему существование и в поварской школе, куда он сперва попал из партизан, и в средней мореходке.
Смешливый, как большинство монахов, капитан сквозь стон и хрюканье сообщил всем нам, что однажды ему удалось способствовать изменению фамилии четвертого механика Пузикова или Пупикова на Сикорского, и велел принести судовой журнал.
Я принес черновой. Но капитан велел принести чистовой. И властью, не данной ему Уставом морского флота, совершил обряд перекрещения Электрона в Елпидифора, указав в вахтенном журнале широту, долготу, судовое время и отсчет лага. Тут я ему сказал, что мы стоим на якоре и лаг не работает. Тогда Старец записал в журнал длину отданной якорной цепи в смычках и отметил еще, что грунт в той точке, где третий штурман Пескарев сменил имя, -мелкая ракушка и голубая глина.
Назавтра, когда мы с чугунными колоколами вместо голов ошвартовались в Кольском поселке Дровяное, Пескарев тихой сапой сделал выписку из журнала, прихлопнул судовой печатью и на первом же рейсовом катере отправился в мурманский загс, прихватив мешочек с двумя килограммами чеснока – материнский гостинец из деревни.
Что в загсе сработало: дремучее "написано пером, не вырубишь топором" или дефицитный на севере в начале пятидесятых годов чеснок – неизвестно, но в Дровяное Электрон вернулся Елпидифором.
Старец по этому поводу заметил, что государству рабочих и крестьян содержание таких типов, как Пескарев, слава богу, обходится недорого: их можно прокормить хреном и редькой даже без приправы из постного масла – о чем говорит вековой опыт существования юродивых на Руси, но лично он, капитан зверобойной шхуны "Тюлень", предпочитает встретить один на один гималайскую медведицу, только что лишившуюся детей, нежели плавать дальше с Елпидифором, пока тот не пройдет специализированного обследования в психодиспансере.
Следующий раз судьба свела меня с Елпидифором на сухогрузе "Клязьма". Мы плавали по Балтике, а иногда выбирались и до Лондона. Я был старшим помощником капитана и заканчивал заочно Высшую мореходку. Елпидифор был третьим помощником: корректировал карты и насчитывал зарплату для экипажа – и то и другое трудно выносимые занятия для зрелого дяди. Но Елпидифор нес бремя напрочь не получившейся карьеры безропотно, чем умилял меня, вызывал с моей стороны стремление затушевать нашу служебно-производственную разницу некоторым попустительством его слабостям, хотя особых слабостей, кроме обычной непроходимой глупости, за Пескаревым и не числилось. Ношение третьим штурманом, например, калош – он носил их на судне и на берегу – можно считать не слабостью, а странностью.
Калоши Елпидифор Фаддеич завел в начале шестидесятых годов. Яростные насмешки и поругания со стороны молодых, англизированных штурманов он сносил без всякого раздражения и напряжения, наоборот, тихозатаенно гордясь тем наглым вызовом, который бросали его калоши в лицо атомно-техническому веку.
Другой странностью Елпидифора была любовь к писателю Мельникову-Печерскому. На мой прямой вопрос о том, чем его привлекает скучный Мельников, Пескарев ответил, что уважает Печерского за "евонную обстоятельность и спокой". "Евонную" и "спокой" Елпидифор употреблял намеренно, умея говорить правильно и чисто. Этим он меня иногда особенно умилял. В "евонной" и в калошах проявлялась самобытность природы Елпидифора. И если меня она умиляла, то у матросов, например, вызывала бурное одобрение. Ведь ослиное упорство в какой-нибудь мелочи всегда пользовалось и пользуется в нашем непоследовательном и взбалмошном народе устойчивым спросом, особенно если оно еще смешивается с какой-нибудь рациональностью, то есть явной, зримой выгодой – сухие ноги, сохранность ботинок, защита от электротока.
Помню, как однажды я взял у Елпидифора "ФЭД", чтобы сфотографироваться у памятника Нельсону на Трафальгарской площади, и испортил пленкопротяжный механизм. Елпидифор поломку воспринял болезненно, причитал минут пять, что вот ведь какая незадача: "ФЭД" у него уже двадцать лет скоро, и всегда служил верой-правдой, но стоило отдать в чужие руки разок и…
Закончил же причитания совершенно неожиданно и не без мягко-укоряющего юмора:
– Слава богу, я вам, Петр Иванович, попользовать только свой аппарат дал, а не калоши!
Вот как высоко он их ставил!
Надо сказать, что меня иногда смущало наличие в Елпидифоре подпольно-подспудного юмора. Это даже настораживало, ибо, вообще-то, юмор есть забава разума, а выходило, что и не обязательно разума.
Капитан "Клязьмы", как это все чаще почему-то случается, умер прямо на мостике, в рейсе. Я принял судно, штурмана передвинулись по служебной лестнице, и Елпидифор Пескарев волею всевышнего стал вторым, то есть грузовым помощником. Короткая деятельность его на этом сложном и ответственном посту была ужасающей. Пакеты листовой стали он раскрепил в трюмах картонными коробками с французскими елочными игрушками. Произошло это в Бордо, когда я был занят грустными обязанностями по депортации в Союз останков капитана и контролировать ход погрузки не мог. В результате Елпидифора посадили писарем в отдел кадров. Между прочим, он составил тогда детальную инструкцию-памятку по похоронам моряков и разработал прейскурант на похоронные принадлежности в соответствии со служебным положением умершего морехода. Этим его документом пользуются и по сей день.
В погаре Елпидифора в какой-то степени мне приходилось винить себя, и я сильно переживал его сидение на берегу. Дело в том, что оклад третьего штурмана на современном флоте сто двадцать рублей, плюс двадцать четыре рубля, если он плавает, и плюс восемьдесят три инвалютных копейки в сутки, если он плавает за границей. Для многодетного человека (а Елпидифор, как и все служебные тихоходы, компенсировал служебную тихоходность дрозофиловской плодовитостью) сто двадцать береговых рублей – не фонтан.
Мои душевные муки из-за материального положения Елпидифора закончились, как это чаще всего на флоте и бывает, сочинением на судоводителя Пескарева, 1929 года рождения, русского, образование среднее и т. д., превосходной характеристики, с которой Елпидифора спокойно можно было назначить генсеком Организации Объединенных Наций. И он опять пошел плавать третьим помощником.
С тех пор много воды испарилось в мировом океане. И я давно уже работаю капитаном-наставником, то есть отвечаю за тридцать рядовых капитанов дальнего плавания.
2
На "Новосибирск" я подсел в Бремене зимой, а из Ленинграда улетел ранней весной на Бермуды, где подопечное судно попало в аварию. С Бермуд отправился пассажиром в Гавану, где принял "Азовск", подменяя заболевшего капитана. На "Азовске" пошли в Японию, из Японии на Австралию, где застряли на три месяца, под забастовкой докеров. С Австралии пришли в Гамбург под трубы, и мне уже мерещился солнечный блик на куполе Исаакиевского собора, когда оказалось необходимым сопроводить молодого капитана в рейсе на США из Бремена.
Восемь месяцев без родных осин и все с разными новыми людьми – тут и Елпидифору обрадуешься.
Он был вахтенным помощником, когда я прибыл к борту "Новосибирска", и встретил у трапа, подхватил чемодан и сопроводил в гостевую каюту – ангар с двумя кроватями и "Аленушкой" Васнецова почти в натуральную величину между ними.
Не очень ловко себя чувствуешь, когда одногодок и давний соплаватель – вечный третий штурман – тащит твой чемодан по трапам, а ты пытаешься чемодан отобрать и все спрашиваешь: "Ну, как жизнь, Фаддеич?" А он отвечает, что все нормально, Петр Иванович. И тогда ты ему говоришь, что он отлично выглядит (и это правда), а он тебе говорит, что ты тоже отлично сохранился, – что, увы, ложь, ибо бремя ответственности повесило тебе под каждым глазом по кенгуриной сумке и сердечко твое барабанит в ребра заячьими лапками, хотя ты по трем трапам всего поднялся.
– Какой садист украсил пароход сиротинушкой? – спросил я у Елпидифора про "Аленушку". Спрашивать его про служебные успехи язык не поднялся.
– Все смеетесь, Петр Иванович, над жизненной почвой народных мотивов, -заметил Елпидифор и попросил разрешения быть свободным. Поговорить на темы народа и народности Елпидифору хотелось – он это завсегда любил, но тут счел необходимым сохранить субординацию.
– Мы не на линкоре, а я не адмирал, Елпидифор Фаддеич. Садись, покурим.
– Так я не курю, – сказал Елпидифор. – А вы все одно высоко поднялись. Видите, уже и забыли, что Пескарев никогда отравой не баловался. Как автомобильчик ваш поживает?
– А черт его знает, я восемь месяцев дома не был, -сказал я. Почему-то мне не захотелось ему говорить, что свой "Москвич" я давным-давно продал.
– Век вам благодарен буду, – сказал Елпидифор и отправился доложить молодому капитану об устройстве наставника на жительство.
Благодарить меня весь век Елпидифор собрался потому, что я ему помог приобрести по баснословно дешевой цене списанную нашим финским торгпредством дизельную "Волгу". Был такой короткий период лет десять назад, когда морякам разрешили покупать за рубежом подержанные машины. И с тех пор Елпидифор стал автолюбителем.
Я распаковал чемодан, ощущая на себе мертво-стеклянный взгляд Аленушки и удивляясь Васнецову, который умудрился нарисовать девицу так, что в ней нет ни одного золотника соблазнительной женственности, то есть презренного секса. И впервые обнаружил на знаменитой картине чуть повыше и левее Аленушки венок из стрижей или ласточек. И тут я взял да и кощунственно засунул под раму здоровенного тигра – обложку рекламного буклета зоопарка Гагенбека в Гамбурге. И получилось, что лютый зверь пьет воду из того водоема, возле которого тоскует сиротинушка.
Судно грузилось, утром предстоял отход, следовало начинать знакомство с делами, а я занимался чепухой. И настроение было такое, как когда я вдруг обнаружил, что начинаю забывать таблицу умножения и что таблицу следует время от времени повторять – хорошее открытие для капитана-наставника.
Из моей каюты виден был длинный коридор, огнетушитель на переборке и стенд с "Санитарным листком".
"Каждый должен знать методы оживления!", "Учись делать искусственное дыхание!" и т. д. Среди трафаретных заголовков выделялся рукописный – "Расплата", текст под ним был стихотворный. Я вышел в коридор и прочитал стихи, так как их автором был третий помощник Пескарев. Оказалось, что кто-то посмеялся над заботами Елпидифора о здоровье – ежеутренняя пробежка на месте в течение пятнадцати минут:
"Он журил меня порой
за то, что я бегаю,
в жизни он любил покой,
защищал до ярости:
"Бегай ты хоть день-деньской,
не уйдешь от старости!"
«Нет, Ванюша, сверстник мой», -
Молвил я участливо…
Знал я – время разрешит
Спор мой тот с коллегою:
Он в земле давно лежит…
Ну, а я все бегаю!"
Молодец Елпидифор Фаддеич, подумал я, принимаешь посильное участие в общественной жизни судна, баллады даже пишешь, людей учишь – молодец, Пескарев! И, подумав так, я поднялся в рулевую рубку.
Был глубокий, черный зимний вечер.
Сотня чаек ночевала на воде за бортом в зоне палубных огней. Чайки сидели на мелких волнах и качались на них, как на мокрых бременских осликах. Вся сотня правила строго на ветер, хотя и спала, клевала носами. Спящие на черной воде светлые птицы производили какое-то лунное впечатление. Когда ветер сдрейфовывал сотню из зоны палубного света, они просыпались, лениво и сонно поднимались одна за другой, перелетали на ветер, в круг призрачных бликов, шлепались там на волнистых бременских осликов и опять клевали носом в беспокойной дреме.
За близкой дамбой скользили топовые огни проходящих по реке Везер судов. Эти огни были слабее портовых и городских, но по какому-то неведомому закону выделялись среди них и двигались деловито и уверенно, иногда только исчезая в оранжевых и голубых сияниях портовых светильников. Над всеми огнями беззвездной пропастью зияло зимнее циклоническое небо, обещая уходящим в море болтанку и нервотрепку. Плавкран "Атлет " выдергивал с причала огромные сорокафутовые контейнеры и ставил их на крышку второго трюма "Новосибирска". В третий трюм судовые краны опускали площадки с коробками баварского пива. Немецкое пиво отправлялось через зимнюю штормовую Атлантику в техасские бары. В четвертый трюм шли кишки. Немецкие кишки, заквашенные в черных шикарных бочках, напоминающих глубинные бомбы, ехали в США для нужд колбасной промышленности.
Капитану "Новосибирска" было тридцать четыре, звали его Всеволодом Владимировичем, он был переполнен уверенностью в том, что весь мир существует только как полигон или сцена, на которых он может демонстрировать врагам и друзьям упругую деловитость, способность к звеняще-четким поступкам и блестящий английский язык.
Через двое суток мы уложили с Всеволодом Владимировичем "Новосибирск" на дугу большого круга, ведущую от английского Бишоп-Рока на американский плавмаяк Нантакет, и начали играть в лобовые атаки со встречными циклонами – у кого вперед нервы не выдержат. А в свободное от служебных забот время играли в преферанс в капитанском салоне при закрытых дверях, потому что карты на море-океане запрещены даже для начальников.
Третьим гробил с нами здоровье и время кандидат химических наук Сергей Исидорович Клинов. Ученого отправили в рейс, чтобы немного оморячить, – он ожидал утверждения на должность заведующего кафедрой химии в мореходный вуз, а вообще был узким спецом по нормальному льду, из которого, как предполагают, состоят облака на Венере. Сергей Исидорович постоянно – даже в полумраке -носил темные очки. Он объяснил нам, что испортил зрение на вершинах Эльбруса, когда искал там следы анормального льда. Одновременно он дал понять, что альпинизм его хобби.
Игра шла с переменным успехом все девять суток океанского перехода. Особого азарта и разгула страстей не было, пока к нам не подключился Пескарев.
Он постучался в капитанский салон около часа ночи по судовому времени и положил перед Всеволодом Владимировичем радиограмму. Радиограмма пошла по рукам в уважительной и сосредоточенной тишине. Супруга сообщала Елпидифору, что служебный стаж ему засчитан с 1941 года, партизанское прошлое учтено год за три и что с сего числа в возрасте сорока пяти лет он удостоен пенсии.
Таким образом, Елпидифор Фаддеич сразу как бы вышел из рядов плавсостава и лег на какую-то новую орбиту, и его не очень высокое служебное положение больше не могло служить преградой для игры в преферанс за закрытой дверью капитанского салона. А именно с просьбой разрешить ему принять участие в пульке он и прибыл к нам с пенсионной радиограммой в час ночи.
Я не так удивился ранней пенсии Елпидифора, как его просьбе. Это было мое первое удивление, за которым последовала цепь все более сокрушительных удивлений. Я как-то так и не предполагал, что тугодум и тихоход Пескарев способен страстно увлекаться такой тонко-интеллектуальной игрой, каковой является в нашем обществе преферанс. Но в свой звездный час за одну ночь Елпидифор Фаддеич обчистил, ощипал, ободрал меня, молодого капитана и ученого специалиста по ненормальному льду, как бог ободрал зад макаки за миллион лет эволюции. Причем больше всех пострадал привыкший к победам на жизненном поприще молодой капитан; он схватил четыре взятки на мизере – и все стараниями Елпидифора, который еще утешал его, приговаривая сладеньким голосом, что, мол, кто не рискует, тог живет на зарплату.
Утром в заливе Делавэр погода была прекрасная – голубые небеса, кофейная вода, ярко-рыжие, как крик петуха, берега и пятибалльный ветерок. Но обыгранный своим помощником Всеволод Владимирович был хмур, брюзжал на мостике и придирался к досрочному пенсионеру, демонстрируя высший пилотаж капитанской капризности. Он распушил Пескарева за неподшитую бахрому у звездно-полосатого флага; затем обнаружил отсутствие на судне лоции Антарктиды, нужной ему в тот момент, как чайке вытяжной парашют; затем сгонял Елпидифора вниз за форменной фуражкой, утверждая, что возле берегов США у мыса Хенлопен, где черным по белому написано, что это район специального режима, советский вахтенный штурман Пескарев обязан не только быть в форме и форменной фуражке, но и опустить у фуражки ремешок под подбородок, чтобы каждый американский пескарь, черт побери, знал, с кем он имеет дело, и т.д., и т.п.
Должен признаться, что капризы у своих подчиненных -капитанов считаю положительным признаком свободы внутри профессии и профессионального мира. Капризность есть сигнал о том, что мужчина на капитанском мостике наконец вытеснил из себя комплекс запуганного школьника и начал утирать сопли не рукавом, а платком, то есть поверил в себя и свое право быть там, где он есть.
Итак, Всеволод Владимирович разрешил себе покапризничать, когда мы приближались к месту приема лоцманов в заливе Делавэр у маяка Харбор-оф-Рефьюдж, а Пескарев покорно сносил придирки, потому что штурманская работа характерна абсолютной невозможностью практически соблюсти и выполнить все и вся, что теоретически требуется соблюдать и выполнять. Найти повод для придирки к вахтенному помощнику капитану так же легко и просто, как самой целомудренной женщине найти повод для снятия юбки на черноморском пляже в хорошую погоду.
В двух милях от Харбор-оф-Рефьюджа у мыса Хендлопен показался в кофейных волнах кувыркающийся лоцманский бот. Здесь Всеволод Владимирович выдохся, ибо притупил молодые зубы о дубленую шкуру Елпидифора, и нормальным голосом приказал готовить лоцманский трап.
Елпидифор включил трансляцию на палубу и сказал, почесывая сквозь старые брюки левую ляжку: "Боцман! Выделите двух человек на лоцманский трап с левого борта! Как поняли?!"
Не успел боцман ответить стандартное: "Вас понял!", как Всеволод Владимирович опять вдохновился, и схватил молодыми зубами пенсионера, и опять принялся трепать его, как сиамский кот славянскую кошечку:
– Сколько раз слышу ваши такие объявления по трансляции, Елпидифор Фаддеич, -сказал капитан, – и каждый раз меня как-то так саднит и с души воротит, но я все терплю, терплю, терплю и сам не знаю, почему так долго терплю!
– Чем я вам опять не угодил? – спросил Елпидифор угрюмо.
– Он не знает! Стыд какой! Ну, а вот эти ваши "человеки"? Почему не сказать по-человечески: "Боцман, пошлите двух матросов", или уж "пошлите двух моряков"? А вы – "два человека" или даже "два человечка" иногда себе позволяете говорить!.. Что-то такое от кабака старинного, от полового, от "Человек, два пива!". Понимаете, о чем я?
Елпидифор молчал, но по его физиономии распространялось подозрительное выражение слишком уж откровенного, тугодумающего дурака, который уже и сам знает, что он полный осел, и даже уже и не пытается скрыть свое тупоумие, потому что смирился с ним и даже полюбил его. И вот с таким тупоугольным выражением на окуневой физиономии Елпидифор наконец спросил у капитана:
– А с Горьким как быть, Всеволод Владимирович?
– А он при чем? – спросил капитан. – Он что, тут лоцманом работает?
– Нет, Всеволод Владимирович, евонное звание было "великий пролетарский писатель", – сказал Елпидифор, все храня на роже предельно тупоугольное выражение. – И как с евонным "Человек – это звучит гордо" быть?
– Вот и играй с подчиненными в запретные игры! -воскликнул капитан, адресуясь ко мне и невольно как бы восхищаясь находчивостью помощника, хвастаясь Елпидифором, как хвастаются молодые сельские хозяева бодливым бычком или злым щенком.
В Филадельфии мы стали к причалу в речке Скулкилл рядом с военно-морской базой. Берега там гористы от огромных куч всяческого военного и штатского утиля.
Был день Благодарения – американский всенародный праздник. Порт не работал, как не работают там по праздникам и городские сикспены, то есть суперуниверсальные универмаги.
Я за границей давно уж на берег не хожу и не езжу, кроме как к консулу или в сикспен. И в Филадельфии, да еще в праздничный день, на берег не собирался, но Пескарев уговорил меня и химика совершить оздоровительный моцион вблизи порта, чтобы "вложить персты в ихние капиталистические раны", как он евангелически выразился, подразумевая захламление окружающей среды.
В последний момент к нам присоединился боцман Витя -славный парень, единственной слабостью которого было шикарно одеваться, – и около шестнадцати по нью-йоркскому времени Пескарев в калошах, химик в темных очках, боцман в куртке из аргентинской овчины и я вышли за ворота порта.
До города было километров шесть изнасилованной земли. Пентроз-авеню возносилась на пятидесятиметровый мост над речонкой Скулкилл и потом очень медленно опускалась к горизонту по ажурной эстакаде. На авеню мелькали с частотой проблескового маяка автомобили, а все окружавшее нас припортовое пространство было лишено каких бы то ни было признаков движения и жизни: праздничная пустынность накладывалась на припортово-пригородное запустение. Центром пейзажа был Эверест мертвых автомобилей -куча метров до тридцати высотой.
Сергей Исидорович объяснил, что металл североамериканского автомобиля так перепутан с негорючей и вонючей химией, что выплавить его обратно невозможно. Чтобы избавиться от автомобильного старья, его пытались топить в океанах и сбрасывать в вулканы, но это оказалось дорого. И вот Кордильеры автомобилей гниют на воздухе, а чтобы какой-нибудь озорник не мог использовать неисправную технику, их предварительно немного сплющивают под прессом.
Холодный ветер гонял взад-вперед по небесам низкие тучи и раскачивал увянувшие и высохшие сорняки на скулах придорожных обочин. От предельно загрязненной среды тянуло кровавым запахом мафии: боссы "Коза Ностры" обычно вьют бандитские гнезда в брошенных прицепах на автомобильных кладбищах. По утверждению нашего американолога Ю. Жукова, для удобства работы гангстеры подключают к гнездам телефон, пневмопочту, устанавливают поблизости сторожевые телевизоры и всякие другие новинки электронной техники.
Как старший группы, я счел необходимым поделиться этой информацией со спутниками. Но все, кроме ученого химика, навидались американских полицейских кинобоевиков и сами знали про жуткий внутренний смысл пригородных пустырей.
Есть, правда, и там поэзия. Ведь она всюду, вообще-то. Даже в скорбном молчании заброшенных тусклых рельсов, в почерневшем зимнем сухостое бурьянов и шелесте облетевшей пушицы, в вечной зелени низкой травки, в подгнивших, но все еще колючих и тяжелых булавах дикой горчицы. Кустики этой горчицы только и показывали, что мы ближе к югу, нежели к северу. Поэзия была даже в двух старых товарных вагонах у тупика подъездных путей. Ведь когда ты долго плавал в океане, то тебя радует все земное. Но это я так, от сентиментальности стареющего моряка, все эти детали пейзажа к делу не относятся. А вот яблонька возле автомобильных Кордильер, яблонька, усыпанная райскими (или китайскими -никогда не знаю, синонимы это или нет) яблочками, имела к последующим нашим приключениям отношение.
Она стояла у самого порога автомобильного кладбища, опустив ресницы черных сучков и одновременно задрав подол нижних ветвей, как перезрелая девственница, которой совсем уж невтерпеж от зова матери-природы и которая готова согрешить с кем угодно и даже на могильном холмике.
Яблонька соблазняла нас точь-в-точь как ее райская прародительница. Захотелось сломать усыпанную яблочками веточку и притащить ее в стальной гроб каюты или просто-напросто попробовать заморских плодов. Но в то же время мы испытывали робость перед собственностью Соединенных Штатов.
Первым преодолел робость Елпидифор Фаддеич. Он с партизанской решительностью свернул с бетона дороги в заросли ежевики. И, подчиняясь стадному инстинкту, мы свернули за ним и полезли сквозь ежевику, которая цеплялась за одежду и заставила боцмана Витю помянуть "титскую силу" – любимое боцманское выражение.
Елпидифор пер впереди нахраписто и целенаправленно, прокладывая тропу сквозь колючие и пожухлые заросли к краснеющей все больше по мере нашего приближения яблоньке и автомобильному Монблану за ней. Монблан этот уже закрыл половину серого неба. Автомобильные трупы лежали штабелем, давя друг друга и выпучив фары, как глубоководные рыбы на палубе траулера.
Добравшись до яблони, мы убедились, что она из тех красоток, физиономию которых лучше вблизи не видеть: плоды ее оказались пропыленными и прокопченными и осыпались от первого прикосновения.
– Эхма! Кто не рискует, тот живет на зарплату! – сказал тогда Елпидифор Пескарев таким тоном, каким наши отчаянной душевной широты предки сопровождали швырок треуха об землю. -Полезу-ка гляну ихнюю технику вблизи! – И с глупым проворством полез на Голгофу из полупрессованных автомобилей.
Я и моргнуть не успел, как пенсионер оказался на бампере "мерседес-бенца" метрах в четырех выше плоскости истинного горизонта.
– Ничего евонный бамперок, – приговаривал он, охваченный непреодолимым интересом автолюбителя к удачам и промахам иностранного автомобилестроения, -а рессорчики-то дрянь, металл буржуи экономят, тонкое железо-то на кузовах, ох, тонкое черти ставят – так что и прогибается-то под ногой! Как бы Пескарев калоши-то об ихний утиль не порвал…
– Я бы поостерегся на месте вашего друга, – сказал ученый химик. – Может выйти большой скандал, если хозяин этого склада увидит, как ваш друг там лазает без всякой предварительной договоренности и разрешения.
– Это почему же он мой друг? – рассеянно спросил я кандидата, наблюдая не без зависти, как шустро пенсионер одним броском перекинулся с "мерседес-бенца" на "понтиак", а вторым броском с "понтиака" на расплющенную, плоскую, как камбала, японскую "датсун". "Весь в отца – верхолаз" – с невольным одобрением подумал я о Пескареве.
– Да, недаром, титская сила, Пескарев каждое утро на велосипедном тренажере лаптями крутит! – сказал боцман Витя. Он тоже любовался верхолазным искусством Еспидифора.
– Желтых фар навалом! – сообщил с верхотуры Елпидифор. – Целехонькие! Иваныч, может, вам открутить?
– Не надо, – сказал я. – Я, Фаддеич, автомобильный крест давно продал.
– Наука, а вам кронштейн для радиоприемника бросить? Хромированный! Ишь, черти, коврики в ихних салонах так и валяются, так и валяются… – несколько уже сомнамбулически приговаривал Елпидифор Фаддеич, удаляясь к серым холодным небесам по отвесному фасаду автомобильного штабеля.
– И зачем я гулять пошел! – воскликнул стонущим голосом химик. – Нужно мне было это гулянье – запросто влипнешь в историю! Остановите своего друга.
– На передних подвесках амортизаторы ихние хуже наших! -сообщил Елпидифор.
– Хоть и праздник у них, а добро они без присмотра не бросят, – сказал химик. – Вот всегда так, вот погоришь из-за чужого любопытства и ничего-то хорошего не выйдет!
– А вот мы этого партизана-пенсионера бросим здесь одного и домой пойдем! -сказал я в пространство возможно строже и громче, как говорят родители в зоопарке, когда их отпрыск не может оторваться от клетки с бегемотом и прячется за куст, чтобы минутку лишнюю на бегемота глядеть. Я так говорил потому, что Елпидифор уже исчез из поля зрения среди расплющенных "кадиллаков" и "фордов".
В ответ на автомобильном штабеле раздался не наш, не русский вопль, заставивший вспомнить Фенимора Купера, снятие скальпов и трагическую судьбу ирокезов. Затем раздался ужасающий мат Пескарева. Затем по гребню автомобильного штабеля отчаянными прыжками промчался какой-то незнакомый человек. Затем что-то наверху чудовищно загрохотало, и весь штабель содрогнулся, и вместо исчезнувшего незнакомца поднялось облачко рыжей ржавой пыли. Затем все стихло. Затем откуда-то издалека, с той, противоположной стороны штабеля донеслось: "С-О-Б!" -распространенное в англосаксонских странах выражение, обозначающее в буквальном переводе "сын суки".
– Елпидифор Фаддеич, что там с вами?! Вы живы?! -заверещал кандидат, подбежав под штабель, подпрыгивая от волнения и задрав голову к небесам.
Елпидифор не отвечал. Вместо ответа со штабеля соскользнула и, переворачиваясь в воздухе, полетела на химика одинокая калоша. Химик успел отпрыгнуть, но очки сорвались с его носа и брызнули о камень.
– Что там с вами происходит, Пескарев, черт возьми?! -заорал и я. -Немедленно доложите!
– Индеец!.. – доложил Елпидифор, высовывая голову из дыры в штабеле на высоте приблизительно пятнадцати метров над уровнем моря. Голова третьего помощника высунулась из хитросплетения перекореженного металла точь-в-точь как у Чарли Чаплина в "Новых временах", когда его затянуло в заводской механизм и он извивался между шестерен, изредка показываясь на поверхности, где его кормили кукурузой.
– А мобыть, негр! – засомневался Елпидифор в национальной принадлежности убежавшего аборигена. – Там наши "Жигули" обнаружились, по-ихнему "Лада", а он и выскочил! С того бока удрал, за им весь крайний ряд обвалился: Пескареву, кажись, теперь отсюдова не слезть!
– Индеец! Господи! – прошептал химик, потрясенный и разбитыми очками, и всем вообще происходящим. – Подумать только! Индейца чуть не убили!
– Товарищ наставник, а ведь третьему оттуда, действительно, пожалуй, самому не слезть, – сказал боцман Витя, оценив ситуацию с точки зрения профессионального такелажника. – Побегу-ка я на пароход за веревками, разрешите?
– Сам знаешь: поодиночке здесь бегать нам не положено -гангстеры и прочее, – сказал я. – Может, это и не просто индеец был или негр, а какой-нибудь Пол Варио – матерый главарь подпольной штаб-квартиры мафии, черт знает. Вообще-то в принципе, я бы, Витя, не возражал, чтобы Пескарев там на холодном ветру среди теней всех погибших под этими колесами посидел некоторое время. Ему, черт бы его за его прыть и глупость побрал, полезно было бы побыть там пару часиков.
И тут я вспомнил, что главной причиной пиетета перед ученым химиком было занятие альпинизмом.
– Подожди, подожди, боцманюга! – обрадовался я. – Нам наука поможет! Сергей Исидорович, какова с вашей альпинистической точки зрения ситуация? Можем мы покрыть срам Елпидифора Фаддеича своими силами? Быть может, вы разработаете и подскажете маршрут безопасного спуска или даже сами за ним слазаете? Ведь вам, вероятно, раз плюнуть?
– Вы что, не видите – у меня очки разбились? – спросил альпинист. – Вот всегда, как неприятность, так все стараются меня в нее больше всех впутать! И, если хотите знать, никакой я не альпинист и не горнолыжник, я это просто так говорил, случайно, чтобы чем-нибудь компенсировать трудное положение в специфическом мире на корабле, – вы-то, как интеллигентный человек, это должны понимать!
– Бежать? – спросил боцман, застегивая пуговицы на куртке из аргентинской овчины.
– Давай беги! – сказал я. – И капитана сюда! Пусть сам своих помощников спасает! Не мое это наставническое дело!
Боцман помчался на пароход, а мы с химиком остались у подножия Монблана сплющенных автомобилей. Елпидифор предпринимал робкие попытки самостоятельного возвращения на землю и сильно гремел железом в разных точках Монблана.
Было зябко, ветер дул порывами с разных направлений, как всегда на пустырях. Истерзанная, смешанная с углем, копотью, металлом, битым кирпичом, нейлоном и перлоном земля сиротинилась под серыми филадельфийскими небесами. Грустно шуршали мертвые бурьяны, лопухи, полынь, пушица, хилый камыш и осока в придорожных обочинах. Понуро тянулась куда-то незамкнутая ограда из железобетонных столбов с кронштейнами и проволокой на них. Два дырявых товарных вагона пригорюнились на давно не езженных рельсах. Далеко за вагонами виднелась в сером небе рекламная полуголая женщина. Она лежала над пригородно-свалочно-близпортовым пейзажем, подперев рукой голову и мерцая плечами, – там была автозаправочная станция. Глупая райская яблонька и рекламная женщина переглядывались, а может, и переговаривались, когда никого здесь не было.
Мне вдруг захотелось бросить моря и океаны к чертовой матери, и лежать, подперев голову рукой, на диване, и чтобы рядом было мягкое женское. И еще почему-то подумалось, что в этих мертвых, холодных автомобильных трупах когда-то было тепло, и в этом автомобильном тепле было зачато много новых автолюбителей.
Все время, что я созерцал окружающее и мыслил, химик стоял, сложив руки на груди и бессмысленно уперев взгляд в пышный поролоновый двуспальный матрас. Матрас развратно валялся среди консервных банок. Его владелец, возможно, лишился супруги и отправил матрас на помойку, чтобы не терзаться воспоминаниями о мягком женском.
– Разрешите и мне уйти на судно, – наконец сказал химик.
– Вам уже поднадоела заграница? – спросил я.
– Мне холодно! – сказал химик. – Чего он там так шумит?
Елпидифор действительно трепыхался на ржавом Эльбрусе и гремел там железом, как Прометей цепями. И орел должен был на этот шум прилететь.
И прилетел.
Елпидифор вдруг затих, и сверху донесся хриплый шепот:
– Ложись, товарищи! Ихний луноход катит!
– Кто катит? – спросил химик.
Я объяснил, что луноходом в наш космический век моряки со средним образованием называют машины спецназначения.
На повороте дороги показался полицейский сине-бежевый "форд" с мерцающей на крыше синей лампочкой.
– Кошмар какой-то! Кафка! – сказал химик. – Будем ложиться?
– Сядем, – сказал я.
Мы сели на американский матрас, задрав коленки выше головы, – поролон оказался замечательно мягким. И на некоторое время я почувствовал успокоение, которое испытывает гусь, засунув легкую голову под крыло: полицейский автомобиль исчез за близким бурьяном и кустиками горчицы. И появилась надежда, что он нас тоже не видит.
Но Елпидифор разрушил гусиные иллюзии, доложив хриплым шепотом:
– К вам!
Себя Пескарев почему-то отделил от нас с химиком.
– Кошмар какой-то! Накрылась кафедра! – сказал ученый и нацепил на нос пустую оправу от очков.
– Спокойно! – сказал я по капитанской привычке.
– Карта не прет – сиди, Пескарев, на горе: оттуда виднее, как других раздевают, – с партизанским хладнокровием сказал с Голгофы Елпидифор преферансную прибаутку, и мне показалось, что он там хихикнул. И я не мог не позавидовать его хладнокровию и способности к юмору в страшный момент.
Мягкий рокот супермотора и шелест шин приближались.
– Боже милостивый! – простонал кандидат. – Нужна мне была эта экскурсия!
– Заткнитесь, так вас и так! – сказал я, теряя вежливость. – Кто мог знать, что Пескарев настолько глуп, что полезет на эту свалку?
Елпидифор громыхнул железом над нами.
– Не двигайся, бога ради! – попросил я.
– Я на аккумулятор сел, а он заряженный! – прошипел Елпидифор. – Заряженные аккумуляторы выкидывают – вот сволочи! Посиди тут!..
Рокот мотора затих, близко зашуршали шины по гравию, и прямо перед нами выдвинулось из зарослей бурьяна и горчицы блестящее крыло полицейского "лунохода". Вероятно, для опознания с вертолетов или из космоса на крыше его, кроме вращающихся синего и красного устройства, был еще огромный белый номер "611", а всевозможные мелкие номера и надписи располагались по периметру. За рулем же располагался детина из тех, кому кровати строят по заказу, а гроб таким вообще не требуется, потому что, на мой взгляд, подобные детины никогда не дохнут – даже и при собственном желании. Во лбу детины горела здоровенная металлическая блямба с гербом Филадельфии. Пистолета тридцать восьмого калибра видно не было, так как он его еще не достал. Детина жевал жвачку и смотрел куда-то мимо нас. Из его "лунохода" доносилась через открытое окно музыка. Я воспринимал ее как реквием, хотя это было что-то более современное, типа: "Я рожден, чтобы задать вам перца!"
Холодный ветер стонал в Монблане железа за нашими спинами. С потревоженной колесами прошлогодней растительности осыпалась труха.
– Шериф? – промямлил химик одними губами.
Полицейский же и я молчали.
Вообще-то, существует простое правило для того, чтобы не дать повода для общения с вами незнакомому человеку – ну, например, пьяному на трамвайной остановке или полицейскому в чужой стране. Никогда не глядите им в глаза. Это простецкое правило, как и все вообще правила, нетрудно запомнить, но мучительно выполнять.
Шериф жевал резинку и тянул резину замечательно. Он чувствовал себя полностью в своей американской тарелке, тем более что их автомобиль – это уже и не средство передвижения, а служебный кабинет на колесах с тормозом или гостиная с карбюратором на амортизаторах.
Полицейское молчание, извиваясь, тянулось к нам, ощупывало нас шершавым хоботом мамонта, пощипывало потаенные бугорки и прыщики в дальних и темных закоулках наших душ.
– Скажите ему что-нибудь! – прошептал изнемогающий химик.
– А чего ему говорить? – прошептал я в ответ.
– Ну, поздравьте его с праздником! – прошептал изнемогающий химик. – Какой у них праздник?
– Заткнитесь! – прошипел я, не разжимая зубов.
Но ученого, наоборот, вытошнило со страху полным запасом его английской грамматики и американских слов:
– Гуд бай хау ду ю ду олл райт, сэр!
Полицейский детина даже перестал жевать резину, потом спросил:
– Шведы? – и плюнул изжеванной жвачкой в ближайший "кадиллак" с мощью пневматического ружья или аэродинамической трубы. Розовый комок жвачки расплющился на "кадиллаке" в пленку микронной толщины.
– Что он говорит? – спросил химик, сжимая мое колено.
– Он спрашивает, шведы мы или нет, – объяснил я химику. Меня сильно тянуло стать шведом. Кандидат, оказывается, испытал то же извращенное желание.
– Скажите, бога ради, "да"! – пробормотал он.
– Русские! – сказал я, потому что не мог так уж сразу стать Мазепой и продать предков.
– Бродячую собаку здесь не видели? – спросил полицейский с невозмутимостью мамонта, которого только что извлекли из вечной мерзлоты.
– Нет, парень, – сказал я, с исключительной волей продолжая прятать глаза, только теперь я упер взгляд в далекую рекламную женщину.
– Извините! – вежливо сказал полицейский, очень длинно выругался, и его автомобиль тихо, как взбесившийся карибу, прыгнул из сорняков на дорогу и исчез за поворотом со скоростью молоденького привидения.
– Что он сказал? – спросил кандидат наук.
– "Почеши свой зад разбитой бутылкой", – перевел я полицейское ругательство со вздохом облегчения.
– Кошмар какой! – сказал химик. – Он нас наверняка сфотографировал!
– Да он лап с руля не снимал, – сказал я. – Уберите наконец дамский велосипед с носа!
– При их-то технике! – воскликнул химик, снимая оправу с носа. – Они из пуговицы фотографируют!
– За подмогой поехал! – донеслось с небес. – Торопиться Пескареву надо!
– Вы как хотите, а я пошел, – понижая голос до таинственного шелеста, сказал химик. – Шериф здесь наверняка какую-нибудь электронную подслушивающую штуковину оставил!
– Но-но, – сказал я, поднимаясь с матраса. – Никуда вы один не пойдете. Здесь полно бродячих собак. И успокойтесь, Сергей Исидорович. Вы еще должны судьбу благодарить. Быть может, вы сейчас будущего президента Соединенных Штатов видели и с ним познакомились, – продолжал я ободряющим тоном. Сергей Исидорович все-таки первый раз был за границей, его нервное состояние можно было понять, и не следовало сердиться; наоборот, следовало ученого развлечь, зарядить оптимизмом.
– Эхма, разводного ключа нет! – донесся повеселевший голос Елпидифора. Одновременно с верхотуры доносились звуки какой-то целенаправленной человеческой деятельности – там звякало и ритмично поскрипывало железо.
– Президент? Какого президента? – переспросил химик.
– Американский писатель Эрскин Колдуэлл, – начал объяснять я, закуривая и разминая закаменевшие члены, -утверждает, что в этой удивительной стране множество политических деятелей начинали с ловли собак. Если уж на то пошло, так большинство известных сенаторов, членов конгресса и президентов начинали здесь политическую карьеру именно с этого. Вряд ли, Сергей Исидорович, мы найдем здесь хоть одного крупного политика, который раньше не занимался бы ловлей собак.
– Не говорите ерунды! Не может этого быть! – огрызнулся
Сергей Исидорович, кутая горло. – Я несколько другого мнения о политических деятелях США. Не забывайте, им хватило ума вступить на путь мирного сосуществования!
– Политика здесь, по мнению Колдуэлла, странная вещь, -сказал я. – То, что во всяком другом деле обязательно, к ней никаким боком не подходит. Политический деятель здесь начинает карьеру, ну, допустим, собаколовом, а не успеете оглянуться -и он уже перемахнул через это.
– Ваши разговорчики вечно какие-то двусмысленные, -сказал ученый холодным и тихим, как вода в омуте на Колыме, голосом и повертел головой, ища подслушивающие устройства.
– Вон идут спасатели, – сказал я. – Скоро обо всем этом вы будете вспоминать с улыбкой.
По дороге широко шагали молодой капитан и боцман Витя с бухтой бросательного конца на шее.
– Что тут с моим помощником? – спросил Всеволод Владимирович деловито. Он был полон решительности, был собран, отлично выбрит и зарумянился на холодном ветру, ему хотелось действий, хотелось сложностей, чтобы решать их на моих глазах и чтобы я потом доложил о его молодой и дерзкой упругости на совете капитанов или в службе мореплавания.
– Я думаю, Всеволод Владимирович, что вашего помощника пора оттуда снимать, -сказал я.
Всеволод Владимирович цепким взглядом обвел Эверест никелированного и ржавого железа, прикинул вертикальные углы и дистанции, растопырив пальцы по образцу секстана, и сказал:
– Ну-с, то, что влезать куда-нибудь легче, нежели слезать, это так же точно, как то, что наплодить автомобилей легче, нежели от них избавиться. Верно я говорю, Елпидифор Фаддеич? Как меня понял?
– Вас понял! – донеслось с верхотуры.
– Значит, считаете пора его оттуда снять? – спросил меня капитан задорно.
– Давайте, действуйте, Всеволод Владимирович. До следующего патруля операцию – кровь из носа – приказываю закончить!
– Какого патруля? – спросил капитан.
– Полицейский здесь ездит, – встрял химик. – Шериф.
– Есть! Ясно! Понял! Давай, дракон, кидай ему скорей веревку! – приказал коллега боцману. – Стыд какой! Никогда с моими помощниками такой ерунды не было. Сейчас здесь еще и наш агент поедет, и увидит Елпидифора на куче, и спросит, ясное дело, чего он туда полез. Что я ему скажу? Бросай скорее, Витя!
Дракон Витя раскрутил в американском воздухе бросательный конец, как Балда веревку в пруду с чертями, и выпустил ее в направлении Елпидифора. Тяжесть с глухим звуком ударила в бампер "бьюика" метрах в трех от "кадиллака", из которого наблюдала за происходящим голова третьего помощника.
– До бросательного сам доберешься? – спросил капитан.
– Попробую, – сказала голова Елпидифора и почесала в затылке.
– Не робеет! – обрадовался капитан. – Молодец, Фаддеич! Начинай! Только не развали всю кучу. Если вон тот "ягуар" заденешь, все завалится и нас прихлопнет. Ты там поосторожнее, Фаддеич! Если всю кучу развалишь, лучше на пароход не возвращайся! Как слышишь? – пошутил он.
– Мне все до последнего звука слышно, прямо как стереомагнитофон здесь стоит, – объяснил Елпидифор, начиная сползать из "кадиллака" к "бьюику". И сразу нарушился баланс равновесия во всем огромном штабеле. В глубинах его что-то затрещало, и мне показалось, что гора собирается сделать наконец шаг к Магомету.
– Берегись! – заорал капитан. – Лезь назад! Как понял?!
И Елпидифор в мгновение ока забрался обратно.
– Вас понял! Не двигаюсь! Даже вздохнуть боюсь! -доложил он.
– Так! – сказал капитан и сверился со своим золотым полухронометром. – Ты все-таки двигайся, Фаддеич! Как же ты, черт побери, слезешь, если не будешь двигаться?
– А черт его знает как! – сказал Елпидифор плачущим голосом. – Пожарных надо!
– Пожарных! – наконец искренне возмутился мой молодой коллега. – Я те дам пожарных! На пожарных годовой валюты не хватит! Гори там хоть голубым огнем. Шевелись давай!
– Нельзя тут шевелиться! – сказал Елпидифор.
– Слезай, олух царя небесного! Слезай, как хочешь! -вдруг зарычал из меня какой-то стареющий и стервенеющий ягуар.
– Не слезешь – я тебя до конца рейса в пассажиры переведу или в матросы без класса! – зарычал следом за мной капитан. – А ты меня знаешь, я слово держу крепко! Чего молчишь? Оглох ты там, что ли?!
– Кошмар какой! – проныл кандидат. – Воспаление легких здесь с вами схватишь!
– Слезай! – проревел капитан. – Я тебе такую характеристику напишу, что мама родная не узнает и визы как ушей не увидишь! Я слов на ветер не бросаю!
– Плевать я на визу хотел! – ответил Елпидифор. – Я, считай, уже уволился!
– Я тебе такое сочиню, что вместо пенсии шиш получишь, -заверил Елпидифора капитан. – Прыгай! Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю! Тащи матрас сюда, Сергей Исидорович! Боцман, стань на страховку! До трех считаю! Раз!.. Стыд какой! Лезть боится! Два!.. Я тебя предупредил, Пескарев: такое напишу!.. Ну!.. – и топнул ногой, как конь Александра Македонского.
– Разобьется ваш Пескарев в мелкие брызги! – с едким злорадством, несколько неожиданным в его положении, сказал в ответ Елпидифор. – А вам самим тогда мешок завяжут!.. Ладно! Пущай! Лезу! Постойте, только калошу брошу! – Он вытянул руку с калошей над пропастью, тщательно прицелился и разжал пальцы. Калоша попала в центр матраса, положенного химиком на том самом месте, где ученый лишился очков, и запрыгала на матрасе, как клоун на батуте.
– В ней что-то есть! – сказал боцман.
– Что там? – спросил капитан.
– Вроде, титская сила, что-то живое, – сказал боцман.
– Боже милостивый! Амортизатор там, – первым рассмотрел химик, хотя и был без очков. – Амортизатор от передней подвески "Жигулей"! В экспортном варианте!